Принято считать, что восточнославянские народы, населявшие Российскую Империю, подразделяются на три разных народа - великороссов, малороссов и белороссов (белорусов). В соответствии с этим делением также по-разному называются и земли, на которых живут эти народы – Великороссия, Малороссия и Беларусь. Однако великороссы - это название русских, получившее распространение в литературе только с середины 19 века.
Появлению этого названия предшествовало возникновение названия Великая Россия, которое было создано духовенством и начало входить в царский титул ещё раньше - в XVI веке. В связи с чем русские люди, жившие в Великой России, стали называться вторым названием - великороссы, а русский народ - великорусским народом. Очевидно, что, отталкиваясь от наименования части русского народа великороссами, русских же людей, живших на юго-западных землях, также искусственно назвали малороссами.
А русские, живущие северо-западнее, сохранили своё название белорусы, ведущее своё происхождение от названия Белая Русь, которое имела вся Северо-Восточная Русь. За границей Белой Русью (Белой Россией) также называли северо-восточные русские земли. Так, на карте мира, составленной в 1459 году венецианским монахом Фра Мауро, Новгородско-Московская Русь именуется Белой Русью.
Так у русских людей, живущих на разных землях, возникли вторые, параллельные названия, разделившие их по национальностям, что, строго говоря, содержит в себе противоречие логике и здравому смыслу. Потому что один народ (русский) не может быть одновременно тремя народами, а три народа (русский, белорусский и украинский – малоросский) – одновременно одним народом.
Чтобы преодолеть это противоречие, возникшее исторически, достаточно вернуть названию великороссы его правильное значение и смысл. А именно - всем трём частям великого русского народа, составившим исторически единое и великое целое, ныне называемым русскими, украинцами и белорусами, следует вернуть исторически принадлежащее им по праву название великорусский народ.
Благодаря этому восстанавливается историческая справедливость, состоящая в том, что русскими являются не только люди, ныне называемые русскими, но и украинцы, и белорусы. Кроме того, таким образом автоматически устраняется искусственная национальная рознь между частями триединого народа, которая активно взращивается и разжигается нашими недругами. При этом ныне используемые названия отдельных частей народа - русские, украинцы и белорусы - могут продолжать использоваться без изменений, но только с одной оговоркой: что вместе они образуют единый великорусский народ.
А теперь приведём несколько цитат из «Книги Велеса», сохранившей для нас великие заветы наших предков, которые особенно важны в совершающихся ныне судьбоносных испытаниях.
«Собирайтесь и теките, братья наши, - племя за племенем, род за родом!
И боритесь с врагами на земле нашей, как и надлежит нам и никогда иным. Здесь и умрите, но не поворачивайте назад! И ничто вас не устрашит, и ничего с вами не станется».
«От Орея - это общий наш отец с борусами - от Ра-реки (Волги) до Непры (Днепра) роды управлялись родичами (старейшинами) и вечем. Всякий род назначал себе родича, который был суть правящим. А когда мы пошли к горе, тогда (избрали) князя, воеводу над людьми, чтобы он воевал с врагами во славу Перуна»
«А когда подсчитывать стали (голоса), одни рекли, чтобы быть едиными, другие рекли иначе. И тогда отец Орей отвёл стада свои и людей от них. И увёл их далеко и там сказал: «Здесь мы воздвигнем град. Отныне здесь Голунь будет, которая прежде была голой степью и лесом».
«И Киська ушёл прочь. И также увёл людей своих в иные места, чтобы не смешались они с людьми отца Орея».
«И пришли язи (другие народы) в его край, и начали забирать скотину. И тогда Кисек напал на них. Бился с ними сначала день, потом второй, и люди бились. И грех пришёл в те места, и многие ели останки, и людей убивали мечами. И стало мерзко на сердце Ориевом, и возопил он родичам:
«Поддержите Кисека и людей его! Седлайте все коней!». И тогда бросились все на язов и бились с ними до тех пор, пока не разбили их. И тут начали ведать истину, что мы имели силу лишь когда были вместе - тогда никто не мог одолеть нас. То же истинно, что нас не одолели обоих, ибо мы - русские и себе славу получили от врагов, проклинающих нас».
«От утра до утра мы видели зло, которое творилось на Руси, и ждали, когда придёт добро. А оно не придёт никогда, если мы силы свои не сплотим, и не дойдёт до нас одна (эта) мысль, которую глаголет нам глас праотцов. Внимайте ему – и потому ничего другого не делайте!».
«Вспомним о том, как сражались с врагами отцы наши, которые ныне с неба синего смотрят на нас и хорошо улыбаются нам. И так мы не одни, а с отцами нашими!».
«И было так - потомок, чувствуя славу свою, держал в сердце своём Русь, которая есть и пребудет землёй нашей. И её мы обороняли от врагов, и умирали за неё, как день умирает без Солнца и как Солнце гаснет».
За последние 94 года тщанием большевиков-коммунистов, а затем их идейных наследников - демократов-либералов русский народ был в значительной степени подвергнут процессу денационализации. С революционного 1917 г. насильственно реализовывался утопический 74-летний проект «советский народ», а с предательского 1991 г. по сей день - мифический проект «российская нация». Эти безнациональные проекты - братья-близнецы, так как они по сути отрицают само существование русской нации, как государствообразующей в России. «Советские люди» - это то же самое, что и набившее оскомину с ельцинских времён «россияне» - название, крепко прилипшее именно к русским людям, так как нерусское население страны (20%) себя таковыми не считает. Эти народы верны своим исконным самоназваниям. Однако и в реальной жизни русских людей ни то, ни другое искусственное название не укоренилось. В этом очерке я хочу затронуть великорусскую сторону русского вопроса и роль великороссов в строительстве Российского государства.
Большинство современных «россиян» не знает о существовании триединой русской нации, упразднённой в 1917 г. большевиками. Тем не менее, в императорской России под историческим самоназванием «русские, русские люди, русский народ» разумелась совокупность трёх народностей или субэтносов единой нации - великороссов, малороссов (с карпатскими русинами) и белорусов. Именно это субэтническое многообразие и, вместе с тем, поразительное национальное единство представлял собою великий русский народ от Карпат до Камчатки к моменту антирусской революции 1917 г., несмотря на отрезанность Карпатской Руси от общерусского массива государственной границей между Россией и Австро-Венгрией.
Большевики позволили (?!) остаться русскими только великороссам, малороссов переименовали в «украинцев» и лишь у белорусов не отняли народного самоназвания. Провозглашение советской властью трёх отдельных восточнославянских народов - русских, украинцев и белорусов вместо единой и неделимой русской нации было несомненным преступлением против исторической России, яростно ненавидимой русофобским ленинско-троцкистским интернационалом. Ослабление русской нации за счёт её национального разделения было одним из постулатов большевиков, ибо в единстве была сила ненавистной им Руси.
Многие современные русские люди, особенно молодые, и не подозревают о том, что они ещё и великороссы . В СССР самоназвание «великоросс», равно как и «малоросс, русин» были под негласным запретом. В советское время только в лингвистике сохранялось название «великорусский» по отношению к народным говорам (диалектам), например: северовеликорусские, западновеликорусские, южновеликорусские говоры. Но в 90-е годы из этих прилагательных потихоньку стала исчезать субэтническая составляющая «велико». Сейчас уже почти всегда пишут «северорусские, западнорусские, южнорусские говоры». В СССР сохранялось хотя бы территориальное единство восточнославянских (читай: русских) земель, относящихся к РСФСР, УССР, БССР и к северным областям КазССР. Сохранение дореволюционных названий великорусских говоров было обусловлено с научной точки зрения, хотя малорусские говоры заменили на «украинские» (впрочем, иногда писали «малорусские» в скобках).
Итак, великороссы, великорусы, великороссияне (XVIII - начало XIX вв.), московиты (в допетровские времена); русские, русаки, расейцы (так сибиряки звали выходцев из Европейской части страны - Расеи ) - крупнейший и наиболее пассионарный восточнославянский народ, стержень русской нации и исторической Руси. Великороссия, Великая Русь,Московская Русь, Московия - историческаянаследница Киевской Руси (так же, как Малороссия и Белоруссия). Как известно, Московией звали Московское государство в Европе в доимперский период.
Происхождение названий «великорусы, малорусы, белорусы» обычно связывают с возвышением Великого княжества Московского и началом его собирания русских земель. Собственно, те же цели преследовало и Великое княжество Литовское, Русское, Жемойтское и иных. Как известно, белорусы и малорусы составляли этническое большинство в Литовско-Русском государстве в отличие от Великого княжества Московского, где в XV-XVI вв. они населяли только постоянно переходящие от Литвы и обратно земли Смоленскую, Новгород-Северскую и Черниговскую. Тем не менее, в титулах великого князя московского Ивана III уже значилось «государь всея Великия, Малыя и Белыя Русии» и, соответственно, великорусов, малорусов и белорусов, как субэтнических частей русского народа.
Великорусские землепроходцы (в том числе казаки) в течение XVI-XVII вв. освоили огромные просторы Сибири и Дальнего Востока, а в начале XVIII в. обосновались на Северо-Западе Америки - Аляске и Алеутских островах. Затем, дойдя до Северной Калифорнии, основали там самую восточную русскую колонию с крепостью Форт-Росс. Российско-Американская Компания несколько лет имела в своём владении ряд Сандвичевых (Гавайских) островов: Оаху, Ланаи, Мауи, Малокаи и прочие, а также несколько гавайских селений и ряд территорий.
Здесь уместным будет отметить, что малороссы и белорусы не принимали участия в русской колонизации вышеуказанных земель, так как до первого раздела Речи Посполитой (1772 г.) находились в основном в составе этого государства. Присоединённая же в результате Переяславской Рады (1654 г.) часть Малороссии в то время была занята разрешением внутренних противоречий: гетманским самоуправством, предательской готовностью казацкой верхушки в любой подходящий момент переметнуться на сторону лютых врагов Руси (шведов, поляков, крымских татар, турок), вопросами малороссийского самоуправления в Русском государстве и т.д.
Говоря о великорусском продвижении на Восток, нельзя забывать об особенностях колонизационной политики России, которая коренным образом отличалась от других держав. Англичане и североамериканцы, испанцы и португальцы беспощадно уничтожали коренное население или вытесняли его в наиболее неблагоприятные для жизни местности, тем самым обрекая на вымирание. Примеров тому, особенно в самой «демократической» стране мiра - США - масса. Например, в цивилизованном 1938 г. (отнюдь не во времена покорения Дикого Запада!), таким образом было уничтожено подавляющее большинство коренного североамериканского народа сиу.
Русские (великороссы) были землепроходцами, а не колонизаторами в европейском понимании этого слова. Россией не был уничтожен ни один коренной народ на огромной территории от Финляндии до Северо-Западной Америки. Напротив, многие народности охотно смешивались с русскими, тем самым «обновляя кровь», как, например, в Русской Америке. Сам губернатор А.А.Баранов и многие его «подданные» из числа администрации Российско-Американской Компании и зверопромышленников были женаты на коренных американках. Даже после унизительной и невыгодной продажи США наших владений в Северо-Западной Америке (1864 г.) многие русские со своими американскими жёнами остались на Аляске и Алеутах. До сих пор коренные жители добрым словом поминают свою бытность под патронажем России. В этом крае сохранилось и православие, и русские имена у алеутов и эскимосов.
Народы же, которые были крайне враждебно настроены к России, были вынуждены переселяться в другие страны. Например, в 1864 г., по окончании Большой Кавказской войны в ауле Кбааде (нынешней Красной Поляне Адлерского района г. Сочи) русская администрация предложила черкесским (адыгским) старейшинам принять следующее решение: те племена, которые ни при каких условиях не хотят признавать власть России, добровольно переселяются в единоверную Турцию; те же, кто лоялен Империи, переселяется на равнинные, незаселённые земли Кубани. Непримиримые адыги (черкесы) ушли в Турцию, остальные - главным образом на Кубань (нынешняя Адыгея). Некоторая часть осталась, переселившись на Северный Кавказ (Карачаево-Черкесия, Кабардино-Балкария).
В «обмен» Россия приняла на освободившиеся земли Западно-Кавказского региона православных греков и армян-григориан из Турции. Вполне толерантное решение сложнейшего вопроса! В 1896 г. на новых территориях была образована Черноморская губерния с центром в г. Новороссийске.
Отвоёванные у турок в конце XVIII в. земли Причерноморья (от Бессарабии до Кавказского Причерноморья) осваивались в основном великороссами, а также выходцами из Сербии, Черногории и других южнославянских земель. Первоначально даже были созданы две автономные единицы: Новая Сербия (ныне Кировоградская область) и Славяносербия (ныне Луганская область). Затем они вошли в состав обширной Новороссийской губернии. Малороссы же стали осваивать эти благодатные земли, когда они уже были в основном распаханы и освоены великороссами и югославянами. От взаимовлияния великорусского и малорусского языков произошли новороссийское наречие и балачка , столь характерные для жителей Новороссии, Крыма, Дона и Кубани.
Преимущественно русскими людьми была выиграна Великая Отечественная война ценою величайших потерь. Великороссы, белорусы, малороссы, а также забытые ныне русины из Чехословацкого корпуса (а он состоял из них на 95%) генерала Л.Свободы храбро сражались за освобождение Великой России от немецких захватчиков!
Современное состояние Русского вопроса в целом, а великорусского в частности весьма тревожно. Агрессивно навязываемое либеральными властями «россиянство», базирующееся на предполагаемом национальном самоотречении русских людей от своего имени, истории и культуры уже захватило определённую часть нации. Здесь представлены в основном диаметрально противоположные группы - представители правящей политической и бизнес-элиты с примкнувшими к ним «российскими» творческими и научными деятелями либеральных и, соответственно, безнациональных взглядов и малообразованная, зачастую маргинальная часть населения.
Другая, не менее серьёзная опасность для общерусского национального движения - это великорусский сепаратизм, который пытаются навязать одиозные, крикливые «националисты» - провокаторы. Создание сугубо великорусской т.н. «Республики Русь» будет концом Империи, ибо Российское государство без, прежде всего, Малороссии и Белоруссии - это всего лишь Московское царство времён Иоанна Васильевича.
Мы - русские патриоты и националисты верим в Новую (если угодно, Пятую) Империю. Лишь в самоорганизации Русской нации залог побед на фронте грядущего собирания земель исторической Руси. Однако пока не появится настоящее общерусское национально-политическое движение, отражающее интересы всей Русской нации (великороссов, малороссов, белорусов и русинов), то ничего реального у нас не произойдёт. Правящая партийно-олигархическая элита принципиально не желает решать главный вопрос современной России - Русский вопрос, связанный с воссоединением Великороссии, Малороссии и Белоруссии. С решением нашего общенационального вопроса связаны и проблемы политического признания восточнославянских (русских) анклавов на юго-западе и юге с последующим воссоединением их с Россией - Приднестровья, Подкарпатской Руси и Крыма. Будущее за Единой и Неделимой Россией!
Монгольское нашествие привело к гибели огромных масс людей, запустению ряда районов, перемещению значительной части населения из Приднепровья в Северо-Восточную и Юго-Западную Русь. Страшный урон народонаселению наносили и эпидемии, например разразившаяся в середине XIV в. "черная смерть" - чума. Тем не менее воспроизводство населения в XII-XV вв. имело расширенный характер, за 300 лет (с 1200 по 1500 г.) оно выросло примерно на четверть. Если Иван III в 1462 г. получил в наследство территорию в 430 тыс. кв. км, то в конце столетия Россия занимала территорию в 5400 тыс. кв. км. Население Российского государства в XVI в., по подсчетам Д.К. Шелестова, составляло 6-7 млн. человек. Однако рост населения значительно отставал от роста территории страны, которая увеличилась более чем в 10 раз, включив такие обширные регионы, как Поволжье, Приуралье, Западную Сибирь. Для России являлась характерной низкая плотность населения, сосредоточение его в определенных районах. Наиболее густонаселенными были центральные районы страны, от Твери до Нижнего Новгорода, Новгородская земля. Здесь была самая высокая плотность населения - 5 человек на 1 кв. км (для сравнения можно отметить, что в Западной Европе она составляла от 10 до 30 человек на 1 кв. км). Населения явно не хватало для освоения столь обширных пространств. Российское государство формировалось как многонациональное с самого начала. Важнейшим явлением этого времени стало складывание великорусской (русской) народности. Процесс складывания народности - процесс сложный, с большим трудом реконструируемый на основе сохранившихся источников. Значительные этнические особенности можно обнаружить даже на уровне племенных союзов времен Киевской Руси. Формирование городов-государств лишь способствовало накоплению этих различий, однако сознание единства русских земель сохранилось. Славянское население междуречья Волги и Оки испытало на себе сильное влияние местного финно-угорского населения. Оказавшись под властью Орды, жители этих земель не могли не впитать в себя и многие черты степной культуры. Со временем язык, культура и быт более развитой Московской земли начали все больше влиять на язык, культуру и быт населения всей Северо-Восточной Руси. С XIV в. в языке населения северо-востока Руси постепенно складывается единый, общий для всего региона разговорный язык, отличающийся как от древнерусского, так и от языков, складывающихся в русских землях Великого княжества Литовского. Характерной чертой стало все более заметное преобладание "аканья" над "оканьем" и другие особенности великорусской речи. Развитие экономики способствовало усилению политических, религиозных и культурных связей между жителями городов и сел. Одинаковые природные, хозяйственные и прочие условия помогали созданию у населения некоторых общих черт в его занятиях и характере, в семейном и общественном быту. В сумме своей все эти общие признаки и составили национальные особенности населения северо-востока Руси. Как писал В.В. Мавродин, население теперь стало считать этот край своим отечеством, хотя никогда не забывало о своем родстве и с отторгнутыми западными и юго-западными землями Руси. Москва в сознании народа стала национальным центром, и со второй половины XIV в. появляется и новое название этого края - Великая Русь. На всем протяжении этого периода (XIV-XVI вв.) в состав русского государства вошли многие народы Поволжья, башкиры и др. Все эти народы вносили много нового в жизнь общества, но своего рода цементом, который формировал из этой причудливой смеси народов, племен и ранних государственных образований нечто цельное, был великорусский народ.
Еще по теме Территория и население. Образование великорусской народности.:
- Государство и культура формирующейся великорусской народности (вторая половина XIII -XV вв.)
- Сост. Н. Н. Кузьмин. Антология педагогической мысли: В 3 т. Т. 2. Русские педагоги и деятели народного образования о трудовом воспитании и профессиональном образовании, 1989
Великорусы
название "Великая Россия" искусственного происхождения; оно было составлено, по-видимому, духовенством или, вообще, книжными людьми и начало входить в царский титул лишь в XVI веке. Впервые, кажется, оно встречается в "Апостоле", первой книге, напечатанной в Москве в 1556 г. при Иоанне Васильевиче Грозном, а затем в "Чине венчания" царя Феодора Иоанновича, в 1584 году. Первоначальный смысл его был, по-видимому, риторический, возвеличивающий; искусственность его видна и в том, что прежние названия "Русь", "Русия" были заменены в нем византийским - "Россия". Впрочем, эпитеты "Великая" и "Белая Руссия" в применении к Московии употреблялись иногда на Западе даже в XV в. Но более определенное, географическое значение термин "Великая Россия" получил только при Алексее Михайловиче, с подчинением Малороссии в 1654 г., когда царь стал именовать себя самодержцем "всея Великия и Малыя России", присоединив еще к этому титулу в следующем 1655 г., после занятия Вильны, выражение "и Белыя России". С этих пор различие между "велико-" и "малороссиянами" сделалось общепринятым в книжной литературе и образованном обществе, но именно в этой форме, а не в форме "малорусы" и "великорусы". Эти последние обозначения стали употребляться сравнительно недавно, с пятидесятых и шестидесятых годов, отчасти вследствие оставления вообще искусственного и высокопарного имени "россияне", а отчасти и по примеру Костомарова, который пользовался наименованиеми то "северно-" и "южнорусы", то "велико-" и "малорусы". Название "южнорусы", введенное, впрочем, несколько ранее Костомарова, писателями малороссийского происхождения, имело, очевидно, целью, устранив понятие о "малости" или "великости", ввести более определенные обозначения, основанные на различии географического распространения. К этому присоединилось еще представление, развитое Максимовичем, Костомаровым и другими, что теперешние малорусы составляют прямых потомков, и по крови, и по языку, древних южно-русских славянских племен, что ильменские или новгородские славяне (по Костомарову) были ветвью этого южно-русского племени, оторванною от него какими-то неизвестными обстоятельствами и удалившеюся на север, но что остальные В.
- тверитяне, суздальцы, москвичи, - хотя и оставались русскими по происхождению, вере, книжному языку, однако уклонились от прочих русских славян в своем народном языке, быте, нравах, обычаях, общественном и государственном строе под влиянием иных географических условий, иных исторических судеб, а также и иных, вошедших в их состав этнографических элементов. Влияние этих последних особенно было преувеличено некоторыми польскими писателями, которые старались доказать что "москали" - даже не русские, не славяне, а финны и татары, усвоившие себе некоторую славянскую примесь и испорченный славянский язык. Такая теория, развитая особенно Духинским и его последователями, встретила возражения со стороны многих, не только великорусских, но и малорусских и вообще славянских исследователей, и была всеми понята, как вызванная не столько научными, сколько политическими тенденциями. Тем не менее, мысль, что малорусы (как и белорусы) представляют более чистую в антропологическом и этнографическом отношении ветвь русского народа, чем В., уклонившиеся всего далее на С и В и смешавшиеся с различными инородцами, получила некоторое распространение не только у западно-славянских и южно-русских писателей, но отчасти и среди образованного русского общества вообще. Термин "великорусы" может представлять географическое, антропологическое, этнографическое и историческое значение, смотря по тому, какие признаки имеются в виду или чему придается большее значение. В географическом отношении имя "Великой России" должно признаваться равнозначительным с древней "Московией" иностранцев, например, - как это предлагал Надеждин, - в пределах великого княжества Московского в 1462 г., при смерти Василия Васильевича Темного, когда оно простиралось уже от Ельца до Устюга и от Калуги до Вятки, причем необходимо пополнить эту территорию тогдашним великим княжеством Тверским, областью Пскова, пятинами Новгородскими, восточною частью древнего Смоленского княжества, Северскими уделами по Оке, между Десною и Доном, и великим княжеством Рязанским. Впрочем, такое географическое определение Великой России едва ли может в настоящее время иметь какое-либо значение. С одной стороны, даже на территории Великороссии XV века, рядом с великорусами жили (как живут отчасти еще и теперь) белорусы и финны; а с другой стороны, великорусы давно перешли за пределы Московского государства XV в., расселившись и по течению Камы с ее притоками, и по нижней Волге, и в бассейне Дона, и в Новороссийском крае, Сибири, на Кавказе и т. д. Гораздо большее значение представляют В. в этнографическом отношении, как народность, выработавшая себе известный язык и своеобразные черты быта и нравов. В прежнее время, и еще сравнительно не так давно (в 30-х годах нынешнего столетия), некоторые даже из "ученых" великорусов видели (по словам Венелина) в украинцах какую-то смесь малорусов, татар, поляков, литвы, а язык их считали каким-то испорченным, мужицким говором, с примесью польских и татарских слов (Греч в 1827 г. утверждал даже, что малорусское наречие "может назваться наречием языка польского"). Наоборот, писатели малорусского происхождения старались доказать, что малороссийский язык не только равносилен великорусскому, но даже древнее, первобытнее его, что это был язык Киевской Руси, и что скорее великорусский язык должен быть признаваем новой формацией, образовавшейся под влиянием инородческого (финского) элемента, или (как утверждал галицкий писатель Огоновский еще в 1880 г.) что великорусский (московский) язык "присвоил себе элементы церковно-славянского и древнерусского языка, давши им свою новую, чуждую окраску, в ущерб старому и подлинному основанию и произошел из смеси московского наречия, русинского и церковно-славянского языка, - могущественно развившись в своей литературной речи на счет малорусского". Все эти утверждения должны быть признаны в настоящее время неосновательными. Малорусский язык есть, несомненно, самостоятельное наречие русского языка, сохранившее в себе даже некоторые большие признаки древности, чем великорусское и, во всяком случае, ему равноправное и более обособленное, чем, например, наречие белорусское, которое некоторые подчиняют великорусскому, хотя лучшие новейшие исследователи считают его также самостоятельным, наравне с великорусским и малорусским. Но, с другой стороны, и великорусское наречие не может считаться какою-то смесью малорусского с церковно-славянским, и образование его, в основных чертах, должно быть отнесено к тому же времени, как и вообще расхождение первоначального русского языка на главные свои ветви. Изучение древнейших южно-русских памятников XII - XV вв. доказывает даже (по словам проф. Соболевского), что "древний киевский говор был великорусский" и что "нынешнее малорусское население мест, ближайших к Киеву, как и всей страны к востоку от Днепра - население пришлое, пришедшее сюда приблизительно в XV в. с Запада, из Подолии, Волыни и Галиции". Последнее утверждали еще ранее Погодин и Лавровский; но взгляд этот продолжает оспариваться южно-русскими исследователями, - гг. Житецким, Антоновичем и др. Как бы то ни было, можно считать доказанным, что новгородское наречие, которое Костомаров признавал родственным малорусскому, есть, несомненно, великорусское и представляет одно из подразделений последнего. Этих подразделений принимается теперь (за выделением белорусского) два или три, хотя у разных исследователей замечаются различия в подробностях. Наиболее явственно различие между северно-великорусским и южно-великорусским поднаречием; но северное может быть разделено, в свою очередь, на два: а) собственно северное, или новгородское (в Новгородской, С.-Петербургской, Олонецкой, Вологодской, Архангельской, Вятской, Пермской губерниях, в Сибири, также в Псковской и Тверской, где оно соседит с белорусским, и в Костромской, где оно соседит с восточным); б) восточное, или суздальское (в губерниях Владимирской, Ярославской, Костромской, Нижегородской, Казанской, Симбирской, отчасти Пензенской, Саратовской, Оренбургской). Другие исследователи выделяют, однако, эту восточную разновидность северно-великорусского наречия в особое, среднее великорусское наречие, промежуточное между северным и южным. Последнее, т. е. южно-великорусское наречие называется еще рязанским и подразделяется некоторыми также на два: на восточное, или собственно рязанское (в губ. Рязанской, Тамбовской, отчасти в Пензенской и Саратовской), и западное (в губерниях Тульской, Орловской, Курской, отчасти Воронежской и Харьковской, где великорусы соседят с малорусами, и в губерниях Смоленской и Калужской, где они соседят с белорусами). К этому западному южно-великорусскому говору относится и московский, который, однако, некоторые исследователи (напр. Шихматов) выделяют в особый, образовавшийся из соединения северно-великорусского наречия с южно-великорусским и стоящий, по основным чертам своего вокализма, ближе к последнему. Этим, специально московским наречием народ говорит только в Москве и ее ближайших окрестностях; но оно распространилось по всей России, как язык образованного класса. Остальные части Московской губ. должны быть причислены к западному и восточному говорам южно-великорусского наречия, а на севере - к восточному поднаречию северно-великорусского. Обособление этих поднаречий и говоров должно было последовать после обособления великорусского наречия от малороссийского, т. е. после XIII века и, вероятно, в течение многих столетий, хотя первые зачатки их могли быть налицо уже в языке различных племен русских славян, перечисленных в Начальной летописи. Всего раньше должно было сложиться новгородское наречие, следы которого мы встречаем в некоторых древнейших письменных памятниках, хотя и оно, распространяясь на север и на северо-восток, должно было несколько измениться, по крайней мере, в своем лексическом составе, восприняв в себя немало инородческих, финских слов. В образовании восточного северно-великорусского поднаречия приняли, вероятно, участие кривичи (белорусы), смешавшиеся с новгородцами, а в образовании южно-великорусского - также вятичи. Как бы то ни было, все эти поднаречия и говоры остаются чисто русскими; влияние финского элемента сказывается только в некоторых заимствованных словах и является еще недоказанным в морфологии и фонетике, хотя, по отношению к последней, оно и предполагается некоторыми исследователями. Морфологическая и фонетическая чистота великорусского наречия представляется даже несколько странною, если принять во внимание, что наречие это сложилось на почве, заселенной первоначально инородческими, финскими племенами, которые, несомненно, принимали участие в образовании великорусской народности. При начале русской истории, в Χ веке, мы видим, что еще вся область позднейшей Ростовско-Суздальской земли, колыбели великорусского государства, была заселена финскими племенами. Новгород является на Западе самой северной славянской колонией. Но если мы обратимся к географической, именно хорографической номенклатуре (особенно к названиям рек), то, как показал еще Надеждин, мы можем убедиться, что даже в славянских областях, по Днепру, Сейму и Десне, встречается масса инородческих, финских названий. Наиболее чиста от чужеземных названий хорографическая номенклатура в верховьях рек Вислы, Днестра и Припяти до Днепра; но чем далее от этого центра, тем сильнее становится инородческая примесь в названиях рек, и именно на западе встречаются литовские названия, на юге - тюркские, на севере и востоке - финские. К северу от Смоленска и на Днепровско-Окском водоразделе финские названия уже преобладают, так что было, следовательно, время, когда финны придвигались к самому Днепру с севера и востока. Но это было, вероятно, еще до VI в., так как в VI в. Прокопий упоминает уже о славянах на севере от Азовского моря, и есть основания предполагать, что и новгородские славяне пришли к Ильменю по крайней мере столетия за два до начала русской истории. Таким образом, русские славяне, расселяясь из области в верховьях Вислы, Днестра и Припяти, должны были утвердиться в областях, занятых первоначально неславянскими племенами. В частности, новгородские славяне, кривичи, вятичи должны были заселить область, занятую ранее финскими народами. Невольно представляется вопрос, как славяне не потонули в этом финском море, и куда девались все эти финские племена? Как могли славяне не только поддержать свое политическое преобладание, но и сохранить свой язык, свой быт и выступить историческими деятелями, как новгородцы, суздальцы, москвичи, как народ славяно-русский? Для объяснения этого факта следует прежде всего принять во внимание, что и южные славяно-русские племена, расселяясь по Днепру и за Днепр, должны были, судя по хорографической номенклатуре, заселить места, где ранее их сидели племена тюркские. Что касается специально полян (и древлян), то известно, что они постоянно должны были бороться с тюркскими племенами, с черными клобуками, горками, берендеями и печенегами, которые позже, с появлением половцев, входят даже в состав княжества, образуют пограничные поселения по Роси и Суле, как передовой оплот против половцев, причем и последние входят потом в более близкие сношения с киевлянами, роднятся с ними и т. д. Вообще, уже в то отдаленное время славянское население Киевской земли стало ассимилироваться с соседними тюркскими элементами, а позже, в эпоху казачества и Запорожья, южно-русское население восприняло в себя еще более разного инородческого элемента. И тем не менее, кроме некоторой лексической примеси, малорусы сохранили чистым свой славянский, русский язык, хотя, может быть, и видоизменив его в выговоре, под влиянием позднейших колонистов с запада, из Прикарпатья. Таким образом, если южнорусы, несмотря на тюркскую и иную примесь, могли сохранить свой язык и народность, это было возможно и для тех русских племен, которые двинулись на север и северо-восток, тем более, что им пришлось здесь иметь дело с более мирными и слабыми племенами финскими. Была, однако, существенная разница в колонизации русскими славянами юга и севера. На юге их колонизация не простиралась далеко, и область к востоку от Днепра была заселена прочно малорусами только в XVII веке, когда им пришлось встретить здесь необитаемую территорию и столкнуться только с встречной колонизацией великорусской. Иное дело было на севере, где пришлось заселять громадную территорию, углубляясь все далее на восток и запад, в области, занятые финскими племенами. И притом нельзя сказать, чтобы эти финские племена в эпоху славянского среди них расселения были лишены всякой культуры. Это не были уже те Fenni, о которых говорит Тацит, что они занимались только звероловством и имели всю надежду на пропитание в стрелах с каменными или костяными наконечниками. Следы этой древнейшей культуры, правда, найдены в области Оки, Средней Волги, Вятки и Камы, и притом довольно обильные и во многих местах; но они относятся ко времени гораздо более раннему, чем эпоха расселения славян. В последующие же века финские племена уже имели железное орудие и бронзовые украшения, усвоили себе (на З под влиянием готов, а на В - тюрков) скотоводство и земледелие, и, судя по находкам в некоторых, несомненно финских, могильниках, вели также кое-какие торговые сношения. Культура славянских пришельцев едва ли в то время значительно превосходила финскую, и потому успех славянской колонизации едва ли можно объяснять превосходством тогдашней славянской культуры. Нет также никаких оснований предполагать, чтобы славяне истребляли финнов; напротив того, все свидетельствует в пользу того, что колонизация славян была по преимуществу мирная. Едва ли можем мы также думать, что финны вымирали сами, подобно тому, как вымирают теперь первобытные племена Австралии и Полинезии, или как вымерли некоторые мелкие племена Сибири. В этих случаях разница в культуре пришельцев и туземцев была настолько велика, что последние должны были безусловно подчиниться первым и резко изменить весь свой быт или исчезнуть, особенно под вредным влиянием отрицательных сторон цивилизации. Но такой резкой разницы в культуре не было между финнами и славянами, и особенности быта тех и других не исключали возможности мирного сожития и общения и совместного участия в государственной жизни. Для объяснения того, что происходило при расселении славян на территории России, можно до некоторой степени пользоваться данными, касающимися позднейшей русской колонизации, происходившей уже на памяти истории, напр. колонизации Заволочья, и отчасти - колонизации русских среди вотяков, черемис, пермяков и вогулов. Говорим - до некоторой степени, потому что в это позднейшее время русские стояли в своей культуре уже много выше финских инородцев, были крепки единством и верою, тогда как финские племена представляли множество подразделений и жили разбросано. Впрочем, и при начале русской истории на стороне славян было то преимущество, что их предводителями и руководителями были нередко воинственные и предприимчивые варяги (норманны), следы которых мы встречаем, напр., в Суздальской земле, в т. наз. мерянских курганах, еще до установления здесь русского владычества. Следы эти выражаются в обычае трупосожжения, в присутствии норманнского вооружения и характерных украшений эпохи викингов (IX-Χ и нач. XI в.), напр. т. наз. скорлупчатых фибул и т. п. Вообще, необходимо допустить, что славянская колонизация происходила не массами, а проявлялась более в основании небольших поселков и городков. Есть основание думать, что среди Мери, например, в эпоху участия ее в призвании варяжских князей, уже был значительный славянский элемент, что область ее была уже отчасти заселена славянами, хотя и продолжала носить название Мери, подобно тому, как и позже Вятка, Пермь, Сибирь удержали туземные названия, хотя и стали уже областями русскими, с господствовавшим русским населением. Успеху славянской колонизации могло благоприятствовать и то обстоятельство, что финское население было, по-видимому, негусто и жило разбросанно среди лесов, к тому же сравнительно мирно и невоинственно. Когда же славянские колонии начинали его теснить, оно могло уходить далее на В., как это мы знаем, например, в позднейшее время, относительно вотяков, черемис, вогул и мордвы. В более раннюю эпоху так же уходили перед русскими, по-видимому, югры. В XVI веке они были уже за Уралом, тогда как несколькими веками ранее они, судя по некоторым историческим данным и хорографической номенклатуре, жили в пределах нынешней Вологодской губернии и даже, может быть, южнее; известно, что часть их прошла в конце IX в. за Карпаты и основала Угорское (Мадьярское) государство; с другой стороны, Европеус указал на угорское происхождение названий некоторых рек, даже в Московской губ. и еще южнее, напр. р. Угра. К этому надо прибавить, что финские племена распадались, вероятно, на многие группы и говоры, как, напр., теперешние черемисы, у которых насчитывается 6 наречий, или как вотяки, распадающиеся на два главных племени, да еще на несколько мелких, причем вотяки одной местности с трудом иногда понимают других. Ввиду этой разбросанности и разноплеменности русские колонисты были крепки своей сравнительной однородностью, единством в языке, а затем и верою, которая послужила также важным объединяющим фактором и для инородцев. Последние, принимая русскую веру, язык и подчиняясь влиянию русских обычаев, становились сами русскими и помогали последним в обрусении своих соплеменников. Мы сказали, что славянская колонизация должна была идти, в большинстве случаев, постепенно, мелкими группами и поселками, как это мы видим и в последующие века, на севере и востоке. Но это не исключало возможности, в некоторых случаях, и более усиленной, массовой колонизации, в подтверждение чего можно также привести аналогичные примеры из исторической уже эпохи. Не говоря даже о массовом переселении малорусов в XVII веке на левый берег Днепра и в нынешнюю Харьковскую губернию, можно указать, например, на быстрый рост заселения Перми при Строгановых и на последующее движение массами русских из Двинской земли, Вятки и Перми - в Сибирь. Пример Строгановых показывает, что стоило только предприимчивым, властным и богатым людям основаться на новых, вольных и прибыльных местах, как к ним уже начинали стекаться переселенцы, в надежде на простор, выгодный промысел и покровительство крепкой власти. Именно такая крепкая русская власть появилась в пределах Мерянской земли, с утверждением во Владимире и Суздале князей Мономахова рода. Нашествие татар, уничтожившее Киев, низведшее его на степень второстепенного поселка, разорившее Переяславское княжество и Чернигов, сопровождалось перемещением политических центров из Чернигова и Новгорода-Северского - в Муром и Рязань, из Киева - во Владимир. Это способствовало еще более возвышению значения Владимирского княжества, центр которого перешел затем в Москву, т. е. западнее и южнее, как бы навстречу тем западным и южным славянским элементам, которые начали сюда приливать с новою силою. Этот прилив прежние исследователи представляли себе так, что южно-русское население после татарского разгрома начало массами передвигаться на север, ища себе там более спокойного существования и более надежной защиты. В новейшее время эта теория подвергнута сомнению и иными даже совершенно отвергается; указывают на то, что южно-русское население было или истреблено, или бежало на З, и что массовое передвижение его на север не подтверждается никакими свидетельствами. Истина, по-видимому, лежит здесь в середине между крайностями. Массового движения, кажется, действительно не было; тем не менее, и самые князья, и их дружина явились на север с юга, а их переход, вместе с молвой о силе и значении их власти и с разорением юга, должен был иметь следствием переселение на север же многих лиц из высшего сословия, духовенства, купцов и простого народа. Но здесь эти переселенцы встретили уже ряд городов, заселенных ранее выходцами из варяг, Новгорода, Киева, земли кривичей, а также ославянившимися инородцами; здесь уже оказывалась народность, в которой смешанные славянские и финские элементы сливались в нечто особое и более общее; к этому общему оставалось только примыкать и содействовать, сознательно или бессознательно, укреплению и расширению нового государства и складыванию одного русского (великорусского) народа на обширном пространстве Средней, Северной и Восточной Руси (а также, через посредство донских казаков, отчасти и Южной). Это образование великорусского народа из соединения разных элементов, происходило ли оно путем брачного смешения славян с финнами или путем непосредственного, постепенного обрусения последних, по необходимости должно было оказать известное влияние на видоизменение первоначального типа, какой представляли в своем сложении и облике русско-славянские племена, прежде их утверждения на территории финнов. К сожалению, выяснение этого вопроса соединено со значительными трудностями и требует основательного ознакомления как с рядом современных финских и славянских племен, так и, по возможности, с тем, какой выказывали предки этих племен в эпоху их первоначального столкновения и смешения. Но такое ознакомление предполагает массовые наблюдения и обстоятельную их разработку, чему покуда положено только слабое начало; что же касается до выяснения типа древних славянских и финских народов, то для этого имеется и слишком мало материалов. Впрочем, нельзя сказать, чтобы эти материалы совершенно отсутствовали; они имеются в виде тех костяков и черепов, а иногда и остатков волос, которые находят в многочисленных, разбросанных по русской земле курганах и могильниках. Материалы эти отчасти уже описаны трудами профессора Богданова и других лиц; но многое еще остается сделать для выяснения особенностей по местностям и эпохам и для сравнения их с соответственными антропологическими особенностями современного населения. Покуда мы не имеем еще ни детальных карт с указанием распределения древних курганов, городищ и т. д., ни сочинений, в которых были бы сведены и анализированы все известные данные об исследованных могильниках и выяснены все констатированные особенности различных славянских и финских курганных и могильных древностей. Немногие обобщения, сделанные по отношению к этим археологическим памятникам, иногда только затемняют вопрос или дают ему фальшивое освещение. Так, например, финские ученые считают почти все доисторические древности средней и северной России финскими, так что славянских здесь, можно сказать, совершенно не оказывается. Наоборот, некоторыми русскими учеными был высказываем взгляд, что почти все эти остатки принадлежат нашим собственным предкам, а иные склонны даже причислять к славянским и разные курганы и могильники Сибири. Понемногу, однако, и в этой области начинает кое-что уясняться, хотя покуда лишь в слабых намеках. Начинают определяться, с одной стороны, остатки древнейшей культуры каменного и костяного века, со следами бронзового, констатированные от Урала, Перми, Вятки до Мурома, Москвы и Приладожья и принадлежавшие, очевидно, древнейшему населению, как кажется, угорскому. Затем идут могильники (не курганы), заключающие в себе остатки финнов более поздней эпохи, но еще несколькими столетиями предшествующие эпохе расселения славян. Настоящих курганов (могильных насыпей) мы не находим в исконной области финнов, напр., в нынешней Пермской губ. (за исключением степных зауральских уезд., где курганы насыпались, очевидно, тюркскими кочевниками), в Вятской, большей части Вологодской и Архангельской, в Прибалтийских областях. С другой стороны, мы встречаем и в пределах Средней России могильники, относящиеся, по-видимому (судя по вещам), к VI-VIII векам и принадлежавшие, по всем вероятиям, финнам. Таковы, например, исследованные недавно Курманский могильник (в Касимовском уезде Рязанской губ., раскопки графа Ф. Уварова) и Люцинский могильник Витебской губернии (раскопки Романова и Сизова). Наконец, мы имеем курганы иногда с арабскими диргемами и византийскими и другими монетами, позволяющими определить точнее эпоху, и относящиеся, по-видимому (в пределах Средней и Северной России), к IX-XI векам. Несомненно, что курганы насыпались в Южной и Средней России разными народами, начиная с эпохи скифов, а может быть, и раньше. Известны некоторые курганы с греческими изделиями IV в. до Р. X., есть затем более поздние - эпохи около Р. X. и последующей, так наз. скифо-сарматской; но затем идут курганы, несомненно, славянские, именно на юго-западе России, в области, где и все хорографические названия - славянские. Удалось даже выяснить некоторые особенности курганов полян, древлян, северян, смоленских кривичей, иногда со следами норманнского влияния (особенно в богатых княжеских курганах). Не может быть сомнения, что славяне, расселяясь в период язычества далее к северу и востоку, должны были принести туда с собой и обычай насыпания курганов; и действительно, мы видим многочисленные группы древних могильных насыпей и в земле ильменских славян, кривичей, радимичей и вятичей. Курганы эти идут обыкновенно по рекам, а реки, несомненно, были главными путями славянской колонизации; мы знаем, например, что в Обонежье и Заволочье славяне утвердились по Двине, Свири, Онеге, оттеснив финнов к Белому морю, в верховья р. Ояти, в глухую Белозерщину, к Ладоге и т. д. Таким образом, едва ли может подлежать сомнению, что большинство курганов в области первоначального расселения славян до принятия ими христианства принадлежат славянам, хотя это не исключает возможности, что под влиянием славян и сопредельные с ними финны стали в более позднюю эпоху тоже насыпать курганы над своими умершими. В Нижегородской губ. исследованы, например, курганы, принадлежавшие, несомненно, мордовским князьям (у с. Бол. Тимерево); но они относятся к более поздней эпохе, не ранее ΧΙI и даже XIII в. Некоторую точку опоры могло бы дать в этом случае (для определения славянства или финства) сравнение самых остатков людей, похороненных в курганах; но, к сожалению, на них только в последнее время стали обращать большее внимание. Притом, не следует забывать, что костяки и черепа могут дать понятие только о признаках расы, породы, а не племени или народности; между тем, в составе одного и того же племени могут присутствовать различные расовые элементы, и наоборот, одни и те же краниологические признаки могут встречаться у представителей различных племен или народностей. Кроме того, известный физический тип может подлежать в течение веков изменению, вследствие ли постепенного вырождения тех или других признаков в потомстве, или вследствие большего умножения потомков одного типа сравнительно с потомками другого, или, наконец, вследствие кровного смешения одного типа с другим в течение многих поколений. В Германии, например, констатировано, что в древних курганах ее (Hünengräber) было погребено высокорослое население, с преобладающей длинной и узкой, так наз. долихоцефальной формой черепа. Эти курганы, очевидно, заключают в себе остатки древних германцев; между тем, современное немецкое население имеет преобладающей формой головы - короткую и широкую, брахицефальную, и долихоцефалия встречается только спорадически, или на таких окраинах, как побережье Немецкого моря, в Швеции и т. д. Очевидно, тип черепа нынешних немцев не тот, что был у древних германцев, как и характерная древняя белокурость германского племени встречается теперь у меньшинства населения, тогда как большинство - шатены, с немалой примесью брюнетов. Подобное же явление видим мы и на славянской территории России. Древнейшие курганные черепа, как из скифских и скифо-сарматских, так и из славянских курганов, выказывают преобладание долихоцефалии, тогда как у современного русского населения преобладает брахицефалия. И это применимо в одинаковой степени как к южно-русскому, так и к северно-русскому населению, причем у современных малорусов встречаются, по-видимому, даже более сильные степени брахицефалии, чем у великорусов. Этот факт преобладания теперь брахицефалии, а в эпоху насыпания курганов - долихоцефалии, заставил некоторых исследователей (напр. проф. Таранецкого) придти к заключению, что курганные черепа - не славянские, а принадлежат, вероятно, финнам. Но такое заключение также не может быть признано убедительным; известно, что современные финны, как западные (корелы, тавасты, эсты), так и восточные (мордва и другие), тоже представляют преобладание брахицефалии, как равно и большинство тюркских народностей. Если же допустить, что древние финны отличались по своему типу от нынешних, то с одинаковым правом это можно сделать и по отношению к славянам. Более оснований имело бы предположение, что древние курганные долихоцефалы были не финнами, а у горцами, т. е. югрой, как это и высказывал Европеус. Современные вогулы и остяки (потомки югров) действительно выказывают преобладание долихоцефалии, и в этом отношении довольно резко отличаются как от своих соседей, самоедов, так и от приуральских, поволжских и прибалтийских финнов. Весьма вероятно, что те длинноголовые черепа, которые были найдены проф. Иностранцевым вместе с изделиями Каменного века в отложениях Приладожья, должны быть приписаны именно югре, имевшей в глубокой древности значительное распространение на севере России; но мы не имеем никакого основания приписывать югре те длинноголовые черепа, которые были найдены в курганах Χ - XI вв., в областях, населенных славянами и со следами культуры славянско-варяжской. Вопрос о югре, или, точнее, о физическом ее типе, заслуживал бы вообще более тщательного исследования, так как это, несомненно, один из древнейших типов на почве Северной России, существенно отличающийся еще и теперь от типа всех соседних современных народностей. Допущению, что русские славяне представляли преобладание долихоцефалии, может противоречить то обстоятельство, что долихоцефалия является редким исключением вообще у современных славян, у поляков, чехов, словаков, сербов, которые все характеризуются, по-видимому, преобладанием брахицефалии. Немецкие ученые склонны думать, что и изменение формы германского черепа последовало от смешения со славянским элементом, вошедшим в значительной дозе в состав нынешнего населения Германии. Однако, представляется еще вопросом, действительно ли все современные славяне выказывают преобладание брахицефалии. Современные болгары, по-видимому, по преимуществу долихоцефалы: в пользу этого говорит, во-первых, тот факт, что болгарские черепа, добытые из несомненно болгарских кладбищ д-ром Радаковым во время последней Русско-турецкой войны и доставленные в моск. Антропологический музей, оказались долихоцефальными, а с другой стороны, это же подтверждают наблюдения над современными болгарами, поселившимися в Крыму, которые, по измерениям над живыми особями г. Гинкулова, оказались также почти все долихоцефалами. Если это так, то мы имеем и теперь одно славянское племя с преобладанием долихоцефалии. Правда, племя болгар производят от волжских болгар, из народности тюркской; но эти волжские болгары в такой степени смешались с придунайскими славянами, что утратили совершенно свою народность и усвоили себе язык преобладавшего славянского большинства. С другой стороны, все известные нам тюрки отличаются короткоголовостью, и такой же тип представляют и черепа из некоторых древних тюркских курганов (напр. в Зауралье), а это позволяет предположить, что и волжские болгары были короткоголовыми и, след., не могли вызвать появление у своих потомков долихоцефалии. Возможно, во всяком случае, что среди древних славянских племена были и коротко-, и длинноголовые, как и теперь есть - одни с преобладанием белокурости (поляки), а другие темноволосости (южные славяне), одни - высокого роста, другие более низкого и т. д. Правда, то же самое может быть сказано и относительно племен финских, и даже еще с большим правом, потому что и теперь мы встречаем как высокорослые финские племена (корелы, эсты, ливы), так и крайне малорослые (лопари, пермяки), как по преимуществу белокурых (эстов, лопарей), так и с преобладанием темноволосости (большинство восточных финнов). Нельзя поэтому отрицать, что среди финских племен могли быть в древности длинноголовые, и это как будто подтверждают те длинноголовые черепа, которые находили в некоторых курганах Среднего Поволжья, к востоку от области расселения славян в IX - XI веках. Но все это недостаточно для того, чтобы отрицать принадлежность массы курганов в западной половине Европейской России, с их долихоцефальными черепами и с их бытовыми предметами эпохи славянского расселения - именно славянам. Но если допустить, что древние русские славяне были долихоцефалы и, - судя опять-таки по курганным находкам, - вообще высокого роста, то как объяснить изменение этого типа в брахицефальный и, в большинстве случаев, менее рослый? На этот счет могут быть высказаны только более или менее вероятные догадки. Можно предполагать, например, кровное смешение пришельцев-славян с туземцами-финнами и вызванное этим постепенное изменение типа у потомков. Что такое смешение должно было происходить, это едва ли может подлежать сомнению. Мы знаем, например, что многие из наших дворянских родов происходят от татар, казанских и иных мурз, из Золотой Орды, из крымских выходцев и т. д., приходивших в Москву, принимавших крещение, женившихся на русских боярышнях, поступавших на царскую службу и жалованных поместьями и вотчинами. Многие из дворянских фамилий (как Юсуповы, Карамзины, Салтыковы и проч.) выказывают и по сей день свое татарское происхождение. С другой стороны, родоначальниками многих дворянских фамилий были также выходцы из Польши, Литвы, Швеции, из немцев, западных славян, итальянцев, валахов, грузин, черкес и т. д., и все эти представители разных типов, вступая в брак с русскими, передавали более или менее свои особенности потомству, которое, путем браков между членами различных дворянских фамилий, могло еще более упрочивать существование в дворянской среде различных иноземных типов. В среде духовенства были также выходцы из греков, южных славян, мордвы и т. д.; среди купцов и ремесленников являлись иностранцы; наконец, простой народ, особенно в местностях со смешанным русско-финским населением, также мог принимать участие в метисации. В Сибири, например, как известно из исторических свидетельств, браки русских с инородческими женщинами были местами нередки, а из некоторых наблюдений можно заключить, что кое-где такое смешение повело даже к заметному изменению у русских физического типа. Но, с другой стороны, мы знаем также, что там, где русские поселились массами и семьями, они сторонятся инородцев и брачатся почти исключительно в своей среде. Таковы, напр., общины "каменщиков" в Алтае или т. наз. "семейских". В Приуралье вотяки и пермяки также обыкновенно не смешиваются с русскими, хотя присутствие помесей может быть констатировано и там, даже у вогулов и остяков. Впрочем, для объяснения изменения типа нет надобности предполагать непременно кровное смешение племен неодинакового телесного склада, тем более, что продукты такого смешения могут приближаться то к типу отца, то матери, т. е. могут и удерживать славянский тип. К такому изменению должно было вести уже то обстоятельство, что русское население все более и более умножалось принимавшими русскую веру и язык инородцами, которые тем самым становились русскими, не вступая даже в кровную связь с последними. Надо также принять во внимание, что и среди древних русских славян встречались, хотя в в меньшинстве, брахицефальные особи, потомство которых могло со временем получить преобладание по численности, потому ли, что оно оказывалось более живучим и устойчивым, или по другим причинам, нам неизвестным. Наконец, не следует упускать из виду, что и теперь встречаются еще долихоцефальные особи, как среди южно-русского, так и северно-русского населения, и, за недостатком массовых наблюдений, особенно в более удаленных от центров местностях, нельзя отрицать возможности, чтобы они кое-где имелись и в более значительном числе. Д-р Эмме в Кобелякском у. Полтавской г., измеряя крестьян в своей амбулатории, констатировал среди них до 30% длинноголовых, а проф. Краснов, производя измерения над населением Харьковского у., нашел у великорусов более долихоцефалов, чем у малорусов. Сравнение черепов из старинных московских кладбищ XVII и XVI вв. показывает, что в это время брахицефальный тип уже был преобладающим, тогда как в курганах Московской губ. Χ - XI вв. преобладал еще тип долихоцефальный. Но и в это отдаленное время кое-где, особенно в курганах восточной части губернии, встречалась уже примесь короткоголового типа. Для разъяснения физического типа великорусов, его особенностей и его большей или меньшей однородности важно было бы массовое изучение современного великорусского населения, но покуда в этом отношении собрано еще очень мало точных наблюдений. Пишущий эти строки имел возможность, на основании данных об исполнении воинской повинности в Империи, проследить вариации одного физического признака, именно величины роста, насколько о том можно судить по неполным и не вполне точным опубликованным данным о принятых на военную службу двадцатилетках. Оказалось, что как процент не принятых за недостаточным ростом (ниже 2 арш. 2 1/2 вершк.), так и средний рост новобранцев представляют характерные колебания по различным частям (губерниям и уездам Империи), причем весьма существенным фактором является, несомненно, расовое и племенное различие. Так, процент малорослых значительно ниже, а величина среднего роста больше на малорусском юге и в Прибалтийском (финско-латышско-немецком) крае, чем, напр., в Польше и на СВ и С (в Архангельской, Олонецкой, Вологодской, Вятской, Пермской, Казанской, Костромской и Уфимской губ.), где была и есть значительная примесь инородцев. В общем, великорусское население 20-летнего возраста отличается меньшим средним ростом, чем малорусское тех же лет, но большим, чем польское и восточно-финское, тогда как в Прибалтийских губерниях, в области эстов, ливов, латышей и немцев, восемь уездов дают наибольшие цифры среднего роста новобранцев для Империи. Выведение среднего роста рекрут по уездам показало, однако, что как в области распространения малорусов, так и великорусов замечаются значительные местные различия в цифрах среднего роста. Так, напр., средний рост рекрут в Подолии и Волыни, коренной области малорусов, ниже, чем в Полтавской губ. и Новороссийском крае, колонизованном малорусами лишь в XVII и XVIII ст., а еще ниже он в Слободской Украине, в Харьковской губ., где притом, по наблюдениям проф. Краснова, не замечается никакого различия между средним ростом малорусов и великорусов. Наоборот, в Саратовской и Самарской губ. рост малорусских новобранцев в среднем выше роста великорусских. В пределах Великороссии наиболее высокий средний рост рекрут, на более обширном пространстве, замечается в Новгородской и Псковской губ. (впрочем, не во всех уездах), а затем, чем далее на Восток, тем меньшее число уездов выказывают средний рост в 165 и более сантиметров и тем чаще встречаются уезды с ростом в 163 см и менее. Еще более понижается рост, по-видимому, на С, в Олонецкой, Архангельской и Вологодской губ., хотя и там есть уезды (Архангельский, Сольвычегодский), сходные по величине роста с новгородскими. Наиболее обширные участки низкорослости оказываются в СВ части Вятской губ. (Слободской, Глазовский и Сарапульский уезды, где преобладают вотяки), в некоторых уездах Казанской (татары, чуваши) и в северных уездах Пермской (Чердынском и Соликамском, где преобладают пермяки), тогда как Оханский, Осинский, Верхотурский, Ирбитский и Камышловский уезды, заселенные почти сплошь русскими, большею частью потомками новгородцев и выходцами с Вятки, Двинской земли и т. д., выделяются своим сравнительно высоким ростом. Сибирские (русские) новобранцы также выказывают вообще высокий рост, хотя местами, напр. в некоторых округах Тобольской губ., в Туруханском крае и особенно в Якутской обл., замечается его понижение, что, в связи с констатированным здесь распространением у русских монголовидных черт (скуластости, безбородости, узкоглазия) указывает, очевидно, на влияние инородческой крови. Русское население Кавказа (помимо казачьего) также дает довольно высокорослых новобранцев, что может объясняться как присутствием в его среде значительного малорусского элемента, так и многих потомков бывших солдат кавказского гренадерского корпуса (вообще высокорослых). Нельзя отрицать, впрочем, влияния на рост и некоторых условий жизни, большего или меньшего благосостояния, занятий. В Соединенных Штатах было сделано наблюдение, что рост солдат из западных земледельческих штатов, колонизованных сравнительно недавно, выше, чем в восточных. Аналогичное явление представляет повышение роста у малорусов Новороссийского края, а отчасти и у русских сибиряков. Рост двадцатилетков в городах (Петербурге, Москве, Казани, Туле) оказывается выше, чем в соответственных уездах, тогда как в Варшаве, Одессе и Николаеве такого различия не замечается, а в Кронштадте замечается даже обратное явление, что все зависит, вероятно, от большего или меньшего скопления в городах пришлых элементов. Рост привилегированных классов в одной и той же народности, вообще, выше - по крайней мере в 20-летнем возрасте, - чем у крестьян, тогда как рост фабричных, особенно на фабриках, обрабатывающих волокнистые вещества, по измерениям проф. Эрисмана на фабриках Московской губ., ниже, чем рост поденщиков и крестьян-земледельцев, хотя по точным данным, собранным д-ром Дементьевым, и здесь имеет значение происхождение особей, т. е. влияние более высокорослой или низкорослой породы. Влияние смешения двух племен или рас различного роста может выражаться не только в понижении среднего роста более высокорослой из них (и повышения более низкорослой), но и в том еще (как показали это в особенности детальные исследование Бертильона над ростом двадцатилетков в восточных департаментах Франции), что кривая роста для таких смешанных групп населения уклоняется от своей более правильной формы и представляет часто двойную вершину, т. е. что величины роста особей такой группы располагаются не около одной средней цифры, а около двух, одной большей, другой меньшей, как бы указывая тем самым на сложение данной группы из особей, относящихся к двум типам неодинакового роста. Это раздвоение вершин кривой роста было констатировано и мною для некоторых уездов Новгородской губернии (Белозерского - на основании данных для 2100 особей) и, на основании более обширных и точных данных, проф. Зографом, для различных уездов Ярославской, Костромской и Владимирской губ. Зограф мог констатировать даже три средних цифры: 168 см - для высокорослых, 162 - для малорослых и 165 - для среднерослых, что указывает как бы на состав населения из высокорослой и низкорослой расы и из продуктов помесей между ними. Пользуясь, кроме того, специальными измерениями над особями из только что указанных губерний, а равно большой серией фотографических портретов того же населения, Зограф мог убедиться, что присутствие двух расовых типов в современном населении этих губерний подтверждается не только группировкою цифр среднего роста, но также и сравнением пропорций туловища, головы, конечностей, цвета волос и т. д. Высокорослый великорус этих губерний имеет, по наблюдениям Зографа, более стройное сложение, округленную (не длинную, но и не широкую) голову; цвет волос обыкновенно русый (но не светло-белокурый); глаза чаще серые, с открытым, правильным прорезом; лицо средней ширины, без выдающихся скул; нос правильный, довольно крупный, но неширокий, иногда с горбинкой, реже с небольшой выемкой; грудь широкую, со значительной величиной окружности; таз неширокий; туловище и руки умеренной длины; кисти сравнительно небольшие; ступни тоже довольно короткие, но с высоким подъемом; в зрелом возрасте у него обыкновенно окладистая, длинная русая борода. - Низкорослый великорус имеет довольно стройное сложение (стройнее, чем, например, низкорослые немцы), но все-таки более коренастое: голова его несколько больше (в отношении к росту) и шире; цвет волос - темно-русый, иногда даже черный; глаза чаще светло-карие или карие, хотя не редкость и серые, но с более узким разрезом; лицо более широкое, с более выдающимися скулами; нос также довольно широкий, немного вздернутый и часто с плоской, расплывшейся переносицей; борода развивается значительно позже, чем у высокорослого типа, а иногда и совсем не развивается; в плечах он шире, хотя окружность груди относительно развита немногим больше; в тазу также несколько шире, но туловище и ноги почти такой же относительно длины, тогда как руки несколько длиннее, да и кисти рук относительно крупнее. Оба эти типа живут смешанно, но в некоторых местностях преобладает один из них, в других - другой. Так, в средней и западной части Владимирской губ., а также в соседних с Новгородской губернией уездах Ярославской замечается преобладание высокорослого типа, тогда как в уездах Владимирской и Ярославской губерний, окружающих Ростовское озеро (Нехо), в уездах Владимирской губ. при слиянии Клязьмы с Окой и в северных, прилегающих к Вологодской губ. уездах Костромской преобладает тип низкорослый. По большим рекам, в уездах, расположенных по Оке и Волге, типы эти выражены гораздо менее явственно, население выказывает более смешанный характер. Г. Зограф полагает, что высокорослый тип в указанных губерниях должен быть признаваем за славянский, соответствующий типу древних славянских колонистов, тогда как низкорослый тип может считаться финским, принадлежащим обруселому финскому (мерянскому?) населению той же области. К подобному же выводу пришел и г. Куликовский, обративший внимание на вариации русского типа на севере, особенно в Обонежье. Он различает здесь также два типа: высокорослый, стройный, с правильными чертами лица, прямым, иногда несколько горбатым носом, выразительными серыми, голубыми или карими глазами и длинной густой бородой, - тип, распространенный по pp. Двине, Онеге, Чурьеге, на Кенозере и т. д. и, по-видимому, соответствующий древнему новгородскому, - и тип низкорослый, скуластый, иногда с пирамидальным, заостренным к подбородку лицом, коротким вздернутым или приплюснутым носом, светлыми глазами, - соответствующий, по-видимому, "белоглазой" чуди. Кое-где - например (по словам Зографа) в Романо-Борисоглебском у. Ярославской губ. - встречаются среди крестьян особи с монголовидными чертами. Уклонение это г. Зограф, на основании некоторых исторических свидетельств, объясняет тем, что здесь были поселены после казанского разгрома татары с их семьями. Другая значительная колония татар была, как известно, в Касимовском уезде, - и любопытно, что средний рост новобранцев этого уезда (162 см) ниже, чем во всех прочих уездах той же губернии. Различие в росте, сложении, иногда также в цвете волос и чертах лица население смежных уездов было констатировано у нас многими наблюдателями, но, к сожалению, без достаточной точности. Так, Тургенев и Максимов указали на различие между типом малорослого финского мужика западной части Орловской губ. и соседнего "полеха" Жиздринского у. Калужской губ. В некоторых местах Тульской губ. был подмечен особый тип курчавоволосых и черноглазых брюнетов и т. п. В пример того, какой смешанный состав населения встречается в некоторых местностях России (помимо больших городов), можно привести население некоторых уральских заводов (напр., Нижнетагильского), которое составилось из семей, переведенных из Тульской, Черниговской, Рязанской, Московской, Херсонской и других великорусских и малолорусских губерний. Если в антропологическом отношении великорусы не представляют одного типа, то в этнографическом, бытовом, они выказывают еще большее разнообразие, в зависимости от окружающей природы, от исторических условий, от большего или меньшего влияния культуры, а также от первоначальных особенностей различных русско-славянских племен и от влияния быта соседних инородцев. Сделать общую этнографическую характеристику великорусов весьма трудно, и во всяком случае, труднее, чем, напр., белорусов и даже малорусов, во-первых, потому, что великорусы занимают гораздо большую территорию, распространяясь от Беломорского побережья до турецко-персидской границы и от Балтийского моря до Тихого океана, а во вторых - и потому, что они приходили в соприкосновение с большим числом разнообразных народностей и отличались всегда большею подвижностью, чем другие отрасли русского племени, принимая широкое участие как в отхожих промыслах, так и в колонизации новых мест. Притом, как это ни может показаться странным, но мы имеем еще мало исследований, которые бы облегчали труд общей характеристики великорусов в этнографическом отношении. Имеется, правда, масса наблюдений сырого материала, описаний отдельных местностей, собраний песен, сказок, обрядов, поверий и т. д.; но этого, в научном отношении, недостаточно. Кроме того, что материал этот должен быть еще пополнен по отношению ко многим вопросам, он должен быть разработан сравнительно, и именно по сравнению с этнографическими данными о соседних народностях, как славянских (мало- и белорусской, а также других славянских), так и инородческих (финских и торкских). В этом отношении этнографический материал стал разрабатываться только недавно, и чем более подвигается эта разработка, тем настоятельнее становится потребность в более обстоятельном выяснении некоторых существенных вопросов. Обыкновенно характеристику великорусов проводят либо по отношению к малорусам, либо к финским инородцам; но о последних лишь в недавнее время наши сведения начали существенно пополняться. Да и по сравнению с малорусами дело ограничивается обыкновенно более внешними, бросающимися в глаза различиями, как, например, в бороде и прическе (отсюда народные взаимные прозвания "хохлов" и "кацапов", ныне, впрочем, утратившие свое прежнее значение, так как чубы уже оставлены малорусами, которые местами отпускают и бороду). В костюме - мужском: у великорусов - пестрядинная, белая, ситцевая или кумачная, навыпуск рубаха с косым воротом, с ластовицами и подоплекой (подкладкой до половины туловища), узенький пояс под брюхо, и полосатые или плисовые порты; на ногах - лапти, сапоги, коты или валенки; сверху - армяк, сермяк, кафтан, с подпояскою или кушаком, часто также жилет, поддевка, а зимой полушубок или тулуп; на голове - войлочная шляпа (гречневик), картуз, шапка или малахай. У малорусов - белая холстинная рубаха с прямым воротом, с маленьким стоячим вышитым воротником, иногда еще, у паробков, с яркой лентой, заправленная в широкие шаровары, которые, в свою очередь, заправлены в тяжелые чоботы и перетянуты широким цветным поясом; сверху - свитка, кобеняк или кожух; на голове высокая шапка решетиловских смушек, у паробков - белая или, летом, соломенная шляпа с полями. В женском костюме: у великорусских женщин - белая рубаха с короткими и широкими, собранными на концах рукавами, цветной сарафан или понява, шушун, душегрейка или шугай, передник, шубка со сборками сзади или длинная шуба с откидным овчинным воротником; на голове платок с завязанными напереди или назади концами или, особенно в прежнее время, кокошник, кичка, сорока - разнообразных форм, смотря по местностям, или меховая шапка особого покроя; наконец, ожерелье, бусы, запястье, серьги. У малороссиянок - белая рубаха, вышитая по подолу и рукавам красною и синею бумагой, плахта (род юбки) и запаска (передник) с широким поясом, гирсет (безрукавка) и свитка; на голове очипок, повязь, ленты и цветы или платок; ноги или босые, или в черевяках, или сапогах с подковками; для украшения - монисто и серьги. В жилище: у великорусов - бревенчатые избы с тремя-двумя окнами на улицу, иногда еще "волоковыми" (без стекол), прежде часто и с топкой "по-черному", но теперь обыкновенно с трубой, с двускатной крышей, соломенной или тесовой, украшенные иногда снаружи резьбою ("коньками" на князьке и проч.) или расписными оконницами и карнизами, располагаемые обыкновенно в один или два ряда вдоль улицы, имея на противоположной стороне или позади амбары, за ними - сараи, и далее - овины; изба чаще в одно жилье, из сеней и жилой комнаты, реже из двух - белой и черной (зимней), соединенных сенями, с подпольем или подклетьем, иногда еще со светелкой; в связи с избой двор, с воротами и навесом и с надворным строением (хлевом, стойлами, мшанниками), обыкновенно не особенно опрятный, как и самая изба; около избы - огород и редко плодовый сад. У малорусов - хаты или мазанки, крытые соломой и обыкновенно заботливо выбеленные внутри известью, разбросанные в беспорядке вдоль балок и летом тонущие в зелени, окруженные садами, огородами с цветами и плодовыми деревьями, что вместе с белеющею на возвышенности церковью, ветряными мельницами, колодезными журавлями, расстилающимися кругом нивами, бахчами, пасеками, степью и разбросанными кое-где деревьями придает селениям часто большую живописность. В пище: у великорусов, главным образом - ржаной хлеб, щи, похлебка, гречневая каша, картофель, огурцы, квас, изредка мясо, пироги, блины и т. д.; у малорусов, кроме ржи, еще пшеница, кукуруза, сало, борщ, галушки, вареники и т. д. Все подобные различия обуславливаются отчасти влиянием природы и климата (напр., на юге, в степи, и великорус живет в мазаной хате и имеет надворные постройки из плетня; точно так же там, где много пшеницы, он предпочитает пшеничный хлеб черному), отчасти различными для обеих народностей культурными влияниями, отчасти, наконец, различием темперамента, характера, чувства, вкусов, унаследованных от далеких предков и развивавшихся при различных условиях. Это различие духовного склада выражается и в характере песен и музыки, и в отношении к природе и к религии, и в семейном и общественном быту, и в развитии промышленности и торговли, и в народных типах и идеалах. Но, при проведении здесь параллелей, особенно при недостатке точных детальных наблюдений и исследований, необходимо быть очень осторожным, чтобы не придти к слишком односторонним и поспешным выводам и не пропустить имеющихся аналогий и сходств. По отношению к песенному творчеству, уже Бодянский (в 1837 г.) доказывал, что южно-русская народная поэзия представляет совершенную противоположность с поэзией северно-русской. В песнях В. заключается глубокая унылость, мрачность, покорность судьбе, томность и "какое-то раздолье и плавная протяженность", обуславливаемые, по мнению Бодянского, влиянием суровой, бедной, однообразной природы. В. редко передает природе свои жалобы, чувствования, думы; его взгляд, так сказать, скользит по природе, не проникает вглубь; оттого описания его поверхностны, как бы мимоходом набросаны; всего чаще он предается забвению, хочет растеряться в своих протяжных, заунывных звуках и переливах, в полном смысле слова - "заливается"; отсюда же и "отрицательные сравнения, столь любимые, повсеместные в песнях северно-русских". "Историческими песнями великороссиянин небогат... Он охотнее остается в своем семейном кругу... Но всего чаще предается глубокому унынию, или же, с тоски, беззапретному разгулу, просторному раздолью, отчаянному самозабвению и, стараясь отделиться от окружающего его, ищет потеряться в протяжных плавных звуках, потопить в них и свое горе, и себя, горемыку. Это - поэзия поветствовательно-описательная". Совсем другое, по Бодянскому, поэзия южно-русов, малороссиян, переживших бурную историю, постоянно боровшихся с ордами азиатов, с татарами, турками, поляками, выработавших себе такие исторические явления, как казачество и "гайдамацство". В поэзии их слышится горькая жалоба на судьбу, глубокая тоска, недовольство своим жребием; даже в песнях веселых, гульливых, шуточных - замечается примесь грусти и кручины. Изложение везде почти драматическое, и в этом отношении они единственны в своем роде и стоят выше песен всех прочих славян. Кроме того, они выше прочих и своей музыкой, напевом, поэтическом языком, стройным и разнообразным ритмом; "песня - дневник малороссиянина, в который он вносит все, что ни мыслит, ни чувствует, ни делает". Описания в них лишь эпизодические, "всегда притом удивительно согласные с природою" и "употребляемые лишь для точнейшего, сильнейшего выражения душевных чувств"; "напротив, всюду порыв страсти, сжатость, лаконизм выражения, простодушие, естественность, особенная нежность и сила чувств", тогда как в песнях северно-русских (по замечанию Максимовича) "больше искусственности, некоторого рода произвол, желание прикрас". "Сравнение в малорусских песнях почти всегда положительные", а не отрицательные, как у великорусов. "В великорусских песнях, - замечает Костомаров, - есть тоска, раздумье, но нет почти той мечтательности, которая так поэтически пленяет нас в южно-русских песнях". Участие природы, столь необычайно сильное в песнях южнорусов, очень слабо в великорусских; "даже любовное чувство редко возвышается здесь над материальностью", тогда как в малорусских "достигает высочайшего одухотворения". "Историческое воспоминание в великорусских песнях сейчас обращается в эпос и превращается в сказку, тогда как в песнях южно-русского племени оно более удерживает действительность и часто не нуждается в возведении этой действительности до эпоса для того., чтобы блистать силою роскошной поэзии". Лучшими великорусскими песнями Костомаров склонен был считать разбойничьи, в которых он усматривал "ту же стихию общинности, то же стремление к воплощению государственного тела, какое находим во всем проявлении исторической жизни великорусского племени". Во всех этих замечаниях писателей малорусского происхождения есть, конечно, немало верного; тем не менее, эти исследователи не могли избежать некоторого пристрастия к своей народности и некоторого недостатка объективизма по отношению к народной поэзии великорусов. С другой стороны, за последние десятилетия материал по русской народной поэзии вообще значительно увеличился и особенно записано много нового из произведений великорусского песнетворчества. Нашлись и новые, неизвестные ранее исторические песни, и масса духовных стихов, и многочисленные причитанья, а в особенности - богатый запас былин т. наз. Владимирова цикла, давший благодарный объект для целого ряда ученых изысканий и обративший на себя большое внимание и за границей. Открытие массы этих былин на великорусском севере послужило даже к подкреплению высказанного ранее мнения о переходе южно-русского, киевского населения на север и о том, что великорусская народность является в большей степени преемницей древнерусского славянства, чем малорусская, утратившая всякое воспоминание об этой отдаленной киевской старине и явившаяся на опустелые места уже позже, из-за Днестра и Карпат. Но в таком великорусском взгляде проявилась, несомненно, также крайность: богатырские былины, созданные, по всей вероятности, в среде княжеской дружины, могли распеваться и в Новгороде, и в Суздале, и, передаваясь от "сказателя" к "сказателю", распространились, наконец, до Обонежья и Сибири, где, в этих отдаленных, менее затрагивавшихся историей уголках успели лучше сохраниться, чем в более оживленных и скорее забывавших старину центральных местностях. С другой стороны, более тщательные наблюдения показали, что отрывочные отголоски былинного эпоса сохранились и на юге, только они померкли здесь перед более близкой и глубже отразившейся в народе исторической стариной - эпохи казацких войн и борьбы за веру и народность. Различие между великорусами и малорусами в отношении к религиозной сфере, к обрядам, к молитве и т. д. было замечено также давно и анализировано, напр. подробно Костомаровым. Уже в начале исторической жизни "в религиозности великорусской является свойство, составляющее ее отличительную черту и впоследствии, - в противоречии с тем складом, какой религиозность приобрела в южно-русской стихии. Это - обращение к обрядам, формулам, сосредоточенность во внешности". Южно-русская народность была непричастна к расколам. "Южнорусы исполняют обряды, уважают формулы, но не подвергают их критике... Если бы понадобились какие-нибудь изменения в наружных сторонах богослужения или переводе книг св. Писания, южнорусы никогда не восстали бы против этого, им бы не взошла мысль подозревать какого-нибудь искажения святыни... У южно-русского народа много именно того, чего недостает у великорусов: у них сильно чувство всеприсутствия Божия, душевное умиление, внутреннее обращение к Богу, тайное размышление о Промысле над собою, сердечное влечение к духовному, неизвестному, таинственному и отрадному миру". Стараясь объяснить, откуда возникло в Великороссии "это стремление спорить за букву, придавать догматическую важность тому, что составляет часто не более, как грамматический вопрос или дело обрядословия", Костомаров пришел к заключению, что, "кажется, это происходит от того же практического, материального характера, которым вообще отличается сущность великорусской натуры". Костомаров выставляет также на вид религиозную нетерпимость великорусов - особенно в московский период, - сравнительно с духом терпимости, со времен киевской Руси, у южнорусов. Не отрицая некоторой доли правды в таких замечаниях, нельзя, однако, не признать, что в них также есть преувеличение. Раскол из-за обряда и буквы возник в Великороссии лишь к концу XVII в. и вызван был особыми условиями; ему содействовало, во-первых, то, что исправление книг было произведено, главным образом, малорусскими справщиками, заподозревавшимися в уклонении от истинного православия, а затем - крутые и насильственные меры, принятые правительством против сторонников прежних книг и обычаев, - меры, сделавшие из них в глазах народа мучеников и страдальцев за истину. Возможно, что нечто подобное произошло бы и в Малороссии, если бы там предпринято было, например, исправление книг и обрядов московскими справщиками и затем употреблены были бы насильственные меры по введению этих исправлений в церковную жизнь. Ведь восстал же малорусский народ против унии, "поднялся", как выражается сам же Костомаров, "пластом на защиту своей старины и свободы убеждения". С другой стороны, веротерпимость В. едва ли может подлежать сомнению: вспомним отношение народа (в тесном смысле этого слова) к татарам, полякам, немцам, старообрядцам, сектантам и евреям. Наконец, что касается до утверждения, будто великорус привязан в деле религии только к обрядам, формулам, букве, - то и это неверно, по крайней мере в том противоположении, как оно является у Костомарова. И у малорусских крестьян религиозные верования, смешанные часто еще в значительной степени с остатками языческими, выражаются более в обряде и формулах, чем в сознательных представлениях, а с другой стороны, малорусы увлекаются иногда критикой и создают даже особые рационалистические секты, какова, напр., штунда. Весьма возможно, что эта секта возникла под влиянием баптизма и вообще протестантства, занесенного на юг России немецкими колонистами; но к подобным влияниям не относится пассивно и народ великорусский, у которого мы также видим секты духоборцев, молокан и многие другие, более или менее рационалистические и возникшие тоже, по-видимому, не без косвенного влияния протестантских учений. Можно даже утверждать, что в великорусском народе встречается больше, чем у какого-либо другого славянского племени, активное отношение к религии, и притом в самых различных формах - крайнего экстаза и рационализма, обрядности, подвижничества и т. д. Что касается до различия, замечаемого между великорусами и малорусами по отношению к промышленности, ремеслам, торговле, то оно было вызвано, по-видимому, в значительной степени влиянием различных природных и исторических условий. Богатая черноземом почва Южной России достаточно обеспечивала потребности земледельца, тогда как скудная глинистая почва Севера, не вознаграждавшая достаточно трудов по ее обработке, должна была вызывать стремление к добавочным промыслам. Подобным же образом обширные леса на севере и их скудость на юге благоприятствовали развитию в первой области плотничества и столярного дела; нельзя отрицать также и тех влияний, которые были занесены в Новгород, Владимир и в Москву иностранными мастеровыми и зодчими, строившими тут храмы и палаты; недаром многие названия инструментов и технические выражения строительного дела у нас иностранного происхождения. Развитие туземной промышленности и торговли на юге было задержано также приливом сюда евреев, сосредоточивших эти отрасли деятельности в своих руках, а также своеобразным духом местного рыцарства, казачеством. Впрочем, отрасли эти вообще мало развиты у большей части южных и западных славян, за исключением чехов. Нельзя, во всяком случае, отрицать большей способности к этим отраслям великорусов, одаренных сметкой и сообразительностью, благодаря которым иногда случайно занесенный в известную местность вид промысла - как показывает история некоторых видов кустарной промышленности - скоро усваивался, укоренялся и распространялся в целом районе. Такой способностью великорусы заметно выделяются как между своими славянскими собратьями, так и финскими, отличающимися, и те и другие, большей консервативностью; не менее выделяются они и стремлением к отхожим промыслам, что, может быть, стоит в связи и с распространенной у них вообще некоторой наклонностью к вольной и бродячей жизни, выражавшейся в прежние времена в ушкуйничестве, казачестве, разбойничестве, в проведывании новых земель в Сибири, а позже - в странничестве и искании счастия на далекой стороне. Не следует упускать, однако, из виду, что во многих местах и великорусы кормятся исключительно землей, почти не зная других промыслов, и что, с другой стороны, и между финскими племенами есть весьма предприимчивые по части промышленности и торговли; таковы, напр., зыряне, а отчасти тавасты и корелы Финляндии. Весьма характерную особенность великорусов, в противоположность, напр., малорусам, составляет их семейный и общинный быт, который однако лишь сравнительно недавно обратил на себя внимание исследователей. Еще Надеждин в 1837 г. в своей статье о великорусах обошел совершенно отличие в данном отношении, и только благодаря иностранному наблюдателю, Гакстгаузену, особенности этого быта сделались предметом научного изучения. Патриархальность исконной великорусской семьи, с полным подчинением большаку, с общностью семейного имущества, со стеснением свободы личности, особенно женщины, является резкою противоположностью семейным отношениям у малорусов, у которых, как выражается Костомаров, "опека родителей над взрослыми детьми признается несносным деспотизмом", "семьи делятся и дробятся, как только у членов семьи является сознание о потребности самобытной жизни", и "правило: каждому свое, строго соблюдается в семействах". Вообще, в великорусском обычном праве общинное начало имеет выдающееся значение и выражается как в организации семьи, так и в общине, в способе владения землею и в артели. Основное начало общинного землевладения заключается в равномерном пользовании членов общества землею и в уравнительной раскладке между ними общинных сборов и повинностей, причем различие и сложность общинных порядков, устанавливаемых "миром", вызывается разнообразными условиями крестьянского хозяйства в различных местностях и особенно количеством и качеством общинной земли. Возникающая по истечении некоторого времени неуравнительность пользования устраняется переделом земли. Общинное начало подвергается некоторому ограничению началом личным (правом лица на плоды его труда). Так, напр., при общинном владении расчистки, сделанные отдельными лицами, остаются в их пользовании, пока не окупится их труд; точно так же личный труд не остается без влияния и на величину долей при разделе семейного имущества. В некоторых артелях, построенных вообще на начале общности труда и разделе между членами общего заработка - лицо, труд которого слишком неравен с трудом остальных, получает неравную с ними долю из общего заработка. В противоположность таким порядкам у великорусов, южнорус смотрит на обязательную общинность и ответственность личности миру, как на "несноснейшее рабство и вопиющую несправедливость"; в малороссийской "громаде" каждый член - независимая личность и самобытный собственник; "обязанность его к громаде - только в сфере тех отношений, которые устанавливают связь между членами для взаимной безопасности и выгод каждого". И тем не менее, новейшие исследования выяснили, что и у малорусов существовало общинное владение землею и в некоторых местностях существует и по настоящее время, а также, что у них есть и разнообразные виды артелей. Несомненно, однако, что малорусское обычное право, как оно сложилось под влиянием исторических условий, отличается от великорусского большим развитием личного начала и слабостью начала общинного. В тесной связи с русским семейным и общинным бытом, с господством в семье большака, а в общине "мирового" начала, подчиняющего себе личность, развилось, по-видимому, и то государственное начало, которое воплотилось в Московском царстве. Прежний великий князь, старший из удельных князей, превратился в отчича и дедича государства, в большака-домохозяина, в "великого государя", владетеля всей земли и господина над всеми, на ней сидящими. Царь явился олицетворением "мира", перед которым все равны и все обязаны беспрекословным повиновением, который собирает и назначает в пользу мира сборы и повинности, который раздает в пользование большие или меньшие наделы (поместья) и приставляет к разным делам приказчиков, судит и рядит, карает и жалует, лишь по своей воле советуясь со "стариками" и "духовными отцами" или обращаясь даже, в трудных случаях, за советом к настоящему миру, к лучшим выборным людям, к земским соборам. Объяснение этого представления о царской власти, по мнению Кавелина, надо искать в той обособленной среде, в которой развивалось великорусское племя, образовавшееся из слияния славянских колонистов с финнами, и во внесении последними новых элементов в русское начало, принесенное колонистами с Запада. "В образовании великорусской ветви, ее расселении и обрусении финнов, состоит интимная, внутренняя история русского народа, оставшаяся как-то в тени, почти забытая; а между тем, в ней-то именно и лежит ключ ко всему ходу русской истории". В этих словах Кавелина, несомненно, есть значительная доля правды, но какая - сказать очень трудно, потому что, вообще, финский субстрат великорусского племени только недавно начал серьезно изучаться, в его отдельных, современных остатках, а для выяснения культуры прежних финнов и ее влияния на русских колонистов покуда имеются только некоторые намеки. Изучение языков и быта современных финских племен показало, что племена эти представляют различные степени обрусения, и даже те, которые сохранили еще свою народность, усвоили себе многие русские культурные слова, житейские предметы, нравы и т. д. Исследование языков, однако, свидетельствует, что ранее русского влияния финны находились под влиянием германским (готским), заимствовали также кое-что от литовцев, а восточные финны испытали значительное тюркское влияние, которому обязаны, по-видимому, и своим переходом к земледелию. Есть также следы древнейшего общеславянского влияния, ранее образования еще ветви, развившейся потом в великорусов. Мы не станем приводить многочисленные примеры и доказательства, собранные у Томсена, Альквиста, Веске и др. Важнее, в данном случае, указать на следы обратного влияния - финской культуры на русскую, которых также имеется, по-видимому, немало, хотя исследования в этом направлении только что начались. Всего нагляднее бросается в глаза это влияние на Севере, на окраине Великороссии, где русские колонисты столкнулись с финнами, не достигнув еще того культурного развития, как впоследствии. Здесь мы встречаем, в русских областных наречиях, массу слов, заимствованных у финнов (помимо названий местностей), напр., для обозначения разных видов леса, озера, реки, гор, болот, растений, ягод, птиц, рыб, способов и принадлежностей рыбной ловли, звероловства, судоходства, лесного промысла и т. д. Но подобное усвоение финских слов может быть констатировано и вообще в русском языке, напр. в словах: турить, холить, ботать, ковырять, кувыркать(ся), морошка, ягель, тундра и др. От финнов заимствовал, вероятно, русский северный колонист систему подсечного хозяйства, вырубания и выжигания леса и распахивания получаемых при этом "лядинок", а также, может быть, и архитектуру больших изб на Севере, содержимых притом с гораздо большей чистотой, чем в средней России. Можно проследить также, как кажется, заимствование в костюме (особенно - женском головном уборе), в украшениях и орнаменте, в способах перевозки тяжестей (волокуши, езда гуськом), в некоторых суевериях и предрассудках, поверьях и обрядах, взглядах на половые отношения (местами - очень снисходительное отношение к любовным похождениям девиц) и т. д. Было подмечено еще кое-какое влияние финнов (а также и тюрков) в сфере русского былинного эпоса (проф. Миллером, Стасовым, Потаниным) и в сфере музыкальных инструментов (Фаминцыным), и предстоит еще уяснить отношение великорусского семейного и общинного начала к таковому же у финнов. Что начала эти крепки у некоторых финских племен - доказывают, например, вотяки (особенно - по отношению к семье) и мордва (в отношении к понятию о "мире"). Но все это еще предстоит выяснить, как и предстоит еще вообще точнее анализировать русский тип, далеко не такой простой и однородный, как это прежде полагали, а представляющий многие характерные областные и местные вариации, но вместе с тем и сохраняющий некоторые существенные, коренные черты, которые он не утрачивает даже в наиболее отдаленных от центра местах - в Сибири, на Кавказе, в Средней Азии и т. д. Другой интересный объект для исследования, это - проследить, как видоизменились и видоизменяются быт и мировоззрение народа, под влиянием новых западных порядков и влияний, проникающих через посредство городов, фабрик, мастерских, иностранных колонистов, школ, чтения и т. д. Литература
. Надеждин, "Великая Россия" (в "Энцикопед. Словаре" Плюшара, 1837 г., т. IX); "Опыт истор. географии русск. мира" ("Библ. для Чтения", 1837, XXII); "Russiche Mundarten" (в венских "Jahrbücher der Litteratur", 1841, т. XCI); Сахаров, "Сказания русского народа" I; Снегирев, "Русские в своих пословицах" (1831-34), "Русские простонародн. праздники" (1837-39) и др.; Бодянский, "О народной поэзии слав. племен" (1837); Терещенко, "Быт русского народа" (1848); Максимович, "Начатки русской филологии" (1845); Венелин, "О споре между южанами и северянами" (в "Чтениях общ. Ист. и Др.", 1847); Срезневский, "Мысли об истории русского яз." (1849-50); Даль, "О наречиях великорусского языка" (в "Вестнике Геогр. Общ.", 1852; перепечат. в "Толковом Словаре", I); статьи Бэра и Надеждина (в "Зап. Геогр. Общ.", I); Лавровский, "О языке древ. русских летописей"(1852); Погодин, "Зап. о древ. языке русском" (в "Изв. Акад. Наук", 1856) и "Ответные письма" Максимовича; Соловьева "История", I и сл. и крит. разборы К. Аксакова и др.; Костомаров, "Две русских народности" (в "Ист. моногр." I, 1863) и др.; Рыбников, "Песни" и др. сборники нар. поэзии, также разборы их и "Отчет о собирании русск. песен на Севере" Истомина (в "Изв. Геогр. Общ.", 1887, XXIII); Кавелин, "Мысли и заметки о русской истории" (в "Вест. Евр.", 1866, II); Потебня, "Два исследования о звуках русского яз."; Е. Барсов, "Причитанья Северного края"; Стасов, "Происхождение русск. былин" (в "Вест. Евр.", 1868) и разборы Буслаева, А. Веселовского, Ореста и Вс. Миллера и др.; Веселовский, "Разыскания в области русск. нар. стиха" (1889); Максимов, "Год на Севере" и др.; Ефименко, "Заволоцкая чудь" (1869) и др. работы по северно-русской этнографии; Колюпанов, "Колонизация Пермской г." (в "Беседе" 1871); Майков, "Замечания по географии древней Руси" (1874); гр. Уваров, "Меряне и их быт по курган. раскопкам" (в "Трудах" I Арх. съезда и другие статьи в "Трудах" разных арх. съездов); Корсаков, "Меря и Ряз. княжество"; Европеус, "Об угорском народе, обитавшем в средн. и сев. России" (1874). Этногр. карты Евр. России - Кеппена и - Риттиха; Риттих, "Племен. состав контингентов рос. армии"; Барсов, "Очерки русской историч. географии" (2 изд. 1885); Грот, "О топогр. названиях" (в "Ж. М. Нар. Пр." 1869) и "Слова областн. Словаря, сходные с финскими"; Забелин, "Ист. русск. жизни" I; Castren, "Vorlesungen über die fin. Völker" и др. сочинения; Sjögren, "Ueber die ältesten Wohnsitze der Jemen" и др. ст. в "Gesam. Schriften", I, Ahlquist, "Die Kulturwörter der westfinn. Sprachen"; Кеппен, "Мат. к вопросу о первоначальной родине индоевропейскнх и финно-угорских племен" (1886) и др.; Веске, "Славяно-финские культурные отношения по данным языка" (в "Изв. Казан. Общ. Арх. Ист. и Этн." VIII, 1890); Смирнов, "Черемисы", "Вотяки", "Пермяки" и др. статьи (в "Изв. Казан. Арх. Общ."); Подвысоцкий, "Слов. обл. архангел. нар."; Ogonowsky, "Studien auf dem Gebiete d. ruthen. Sprache" (Львов, 1880); Соболевский, "Лекции по истории русского языка" (1888 и нов. изд.); Житецкий, "Очерк истории малороссийского наречия"; Грушевский, "Очерк истории Киевской земли" (Киев, 1891); Щапов, "Историко-географические и этнографические заметки о сибирском населении" (в "Известиях" Восточно-Сибирского отдела, III и сл.); Вс. Миллер, "Отголоски финского эпоса в русском" ("Журн. Министерства Народного Просвещения", CCVI); его же, "Экскурсы в область русского эпоса" (в "Русской Мысли", 1891); Потанин, "Монгольские сказания о Гессер-хане" и др.", статьи в "Этнографическом Обозрении" (1889-1891); Фаминцын, "Домра" (1891); Пыпин, "История русской этнографии" (1890-92); Гатцук, "Исследования курганов Московской г." (в "Древностях", изд. московским Археологич. Общ.", I); Богданов, "Кург. племя Московской г."; "Материалы для антропологии Московского периода"; "Меряне в антропологич. отношении"; "О черепах, найденных профес. Иностранцевым"; "Древние и современные болгары"; "Антропологическая физиономика" и др. статьи в "Известиях" Общества люб. естествознания и в издании Иностранцева: "Доисторический человек на побережьи Ладожского оз."; Эмме, "Антропология и медицина" (Пол., 1882); Taranetzky, "Beiträge zur Craniologie der grossruss. Bevölkerung" ("Mem. de l"Acad. des Sc. de St.-Pet", 1884); Краснов, "Об антропологических типах Харьковского уезда" (в "Географическом Сборнике", Харьков, 1891); Зограф, "Русские народы" (вып. I, 1891); Heikel, "Die Gebäude der Ceremissen, Mordwinen, Esten und Finnen" (Гельсингф., 1888); Весин, "Великорус в его свадебных обрядах" ("Русская Мысль", 1891); Анучин, "Этнографические очерки Сибири. Русско-сибирская народность" (в "Ремесленной Газете", 1876); "О географическом распределении роста мужского населения России" ("Записках Географич. общества по отделу статистики", VII, 1889), "О задачах русской этнографии" (в "Этнографическом Обозрении" 1889, I) и др. Не указываем многих сочинений и статей по русскому обычному праву, статистике, переселениям, расколу, раскопкам курганов, финским народностям и т. д. При составлении настоящей статьи автор пользовался еще не вышедшими из печати сочинениями: Спицын, "Арх. разыскания о древнейших обитателях Вятской губ." и Зограф, "Антропологические исследования мужского великорусского населения Владимирской, Ярославской и Костромской губ.", а также рукописными заметками и указаниями: П. Н. Милюкова, А. Н. Пыпина, Е. И. Якушкина, Н. Ю. Зографа, Г. И. Куликовского и В. В. Каллаша. Русская история
- (великороссы) название русских, распространившееся в литературе с сер. 19 в. В современной научной литературе сохраняется в терминах северовеликорусский, южновеликорусский и средневеликорусский, для обозначения трех основных наречий русского… … Большой Энциклопедический словарь
ВЕЛИКОРУСЫ, великорусов, ед. великорус, великоруса, и (книжн.) великоросы, великороссы, великоросов, ед. великорос, великоросс, великороса, муж. (устар.). То же, что русские. (Название возникло в Московском государстве на почве великодержавной… … Толковый словарь Ушакова
ВЕЛИКОРУСЫ, ов, ед. рус, а, муж. (книжн.). То же, что русские. | жен. великоруска, и. | прил. великорусский, ая, ое. Толковый словарь Ожегова. С.И. Ожегов, Н.Ю. Шведова. 1949 1992 … Толковый словарь Ожегова
Ов; мн. (ед. великорус, а; м.). Устар. = Русские. ◁ Великоруска, и; великоруски, сок, скам; ж. Великорусский, ая, ое. В ие говоры. В ие песни. В. фольклор. * * * великорусы (великороссы), название русских, распространившееся в литературе с… … Энциклопедический словарь
великорусы - ВЕЛИКОРУСЫ, ов, мн (ед великорус, а, м). Книжн. То же, что русские. // ж великоруска, и, мн род. сок, дат. скам. Великорусы народ «Великой Руси» XII века, «Великой России» XVII века, а с середины XIX века этот термин более широко стал применяться … Толковый словарь русских существительных
Великороссы, название русских, получившее распространение в литературе с середины 19 в. В советской научной литературе термин «В.» сохраняется в сочетаниях «северовеликорусский», «южновеликорусский» и «средневеликорусский» для обозначения … Большая советская энциклопедия, Мария Лескинен. В монографии представлена реконструкция ключевых понятий, научных теорий и идей, с помощью которых осуществлялось создание концепта «великорусы» в российской научной и популярной… электронная книга
Процесс образования единого Русского государства был одновременно процессом складывания великорусской народности.
Вопрос формирования великорусской народности может быть разрешен на основании изучения работ И.В. Сталина. Гениальные работы товарища Сталина наряду с его трудами по национальному вопросу дают возможность проследить историю развития восточного славянства, в частности историю образования великорусской народности.
Говоря о различных этнических образованиях, свойственных различным этапам развития человеческого общества, И.В. Сталин прежде всего определяет понятие рода и племени, указывая на то, что племя является категорией этнографической.
Род и племя являются типами этнического образования, характерными для первобытно-общинного строя.
В период возникновения феодального общества и государства объединения племен, характерные для последнего этапа первобытно-общинных отношений, уступают свое место более сложному образованию. И.В. Сталин определяет это образование как народность.
Каковы были пути и этапы этнического развития восточного славянства, как сложилась русская народность? Славянские языки, а язык является определяющим этническую принадлежность, сложились в очень отдаленные времена.
И.В. Сталин отмечает: «Надо полагать, что элементы современного языка были заложены еще в глубокой древности, до эпохи рабства», т. е. в период первобытно-общинного строя.
«Это был язык не сложный, с очень скудным словарным фондом, но со своим грамматическим строем, правда, примитивным, но все же грамматическим строем».
Языковое родство славянских народов - явление, уходящее в седую древность.
И.В. Сталин пишет: «Н.Я. Марр высокомерно третирует всякую попытку изучения групп (семей) языков, как проявление теории "праязыка". А между тем нельзя отрицать, что языковое родство, например, таких наций, как славянские, не подлежит сомнению, что изучение языкового родства этих наций могло бы принести языкознанию большую пользу в деле изучения законов развития языка» .
Если мы попытаемся ответить на вопрос, когда же появляются те первые этнические образования, которые мы можем назвать славянскими, то для этого нам придется в первую очередь прибегнуть к анализу славянских языков. Таким способом мы можем реконструировать древнейшие языковые особенности, с течением времени оформляющиеся как славянские, определить общественную среду, в которой они возникли, уровень общественного развития их носителей, а следовательно, установить примерно время, от которого дошли до нас древнейшие элементы славянских языков.
Славянские термины родового строя: «род», «племя», «стар», «вече» и т. п., термины, обозначающие родственные отношения: «отьц» (отец), «мати» (мать), «сын», «дед», «баба», «внук», «брат», «сестра», «ятровь», «стрый», «сноха», «свекровь», «свекр», «золва» (золовка), «уй», «деверь» и др., встречающиеся во всех славянских языках и общие им всем, свидетельствуют о том, что процесс образования родовой организации славяне прошли в период тесной и неразрывной взаимной связи.
Чрезвычайно характерным для славянских языков уже в историческую эпоху является сохранение счета родства по материнской линии и наличие соответствующих терминов в языке - реликт далекого прошлого, пережиток материнского рода, возникающего на очень ранней стадии развития человеческого общества.
Наличие ряда терминов для обозначения птиц, зверей, рыб, орудий и приемов рыбной ловли и охоты, общих во всех славянских языках, свидетельствует о том, что элементы славянской речи уже имели место среди населения Европы еще в те времена, когда господствовали охота и рыбная ловля, еще до того, как славянская речь зазвучала в областях, занятых земледельцами.
Общеславянскими названиями являются наименования орудий охоты и рыбной ловли: «лук», «стрела», «тетива», «тул», «невод», «мережа», «верша», а также наименование рыб, зверей, птиц: «рыбы», «икра», «окунь», «щука», «линь», «язь», «плотва», «короп», «ерш» и др.
Были ли родовые объединения, члены которых в своей речи употребляли слова, звучащие по-славянски, славянами? Нет. Это были предшественники славян, с несложным языком, отличавшимся примитивным грамматическим строем и очень скудным словарным фондом. Их язык заключал в себе еще много архаических черт языков того далекого времени, когда в Европе звучала речь двигавшихся на север вслед за отступающим ледником мелких родовых групп охотников и рыбаков мезолита и раннего неолита. Если зародыши славянских языков могут быть обнаружены еще на стадии родовой организации охотников и рыбаков Европы, когда лишь зарождалось пастушеское скотоводство и возникали зачатки земледелия, то несомненно в те времена, когда скотоводство, а затем и земледелие стали главным занятием населения Европы, славянские языки достигли более высокого уровня развития.
Характеризуя этапы развития производительных сил от древних времен до наших дней, И.В. Сталин отмечает «переход от грубых каменных орудий к луку и стрелам и в связи с этим переход от охотничьего образа жизни к приручению животных и первобытному скотоводству; переход от каменных орудий к металлическим орудиям (железный топор, соха с железным лемехом и т. п.) и, соответственно с этим, переход к возделыванию растений и к земледелию». В этот же период времени намечается переход к гончарному производству.
Это было время сравнительно высокого развития производительных сил первобытного общества. У всех славян в эти далекие времена появились такие общие термины, как «гори» (горшок) - свидетельство возникшего и развивающегося гончарного производства; как «говядо» «корва» (корова), «вол», «бык», «теле» (теля, теленок), «овца», «агне» (ягненок), «конь», «жербе» (жеребец), «мелко» (молоко), «сыр», «сметана», «масло» и др. - свидетельство возникшего первобытного скотоводства.
Тщательный анализ земледельческих терминов во всех славянских языках дает возможность говорить об их удивительной близости, больше того, о тождестве, несмотря на огромные расстояния, отделяющие (да и отделявшие) славянские народы один от другого. Следом земледелия, ставшего с течением времени господствующим у славян на средней ступени варварства, является общность таких терминов, как «жито», «обилие», «брашно», «пъшеница» (пшеница»), «пъшено», «зръно» (зерно), «орать» (пахать), «рало» (древний плуг), «соха», «борна» (борона), «мотыга», «серп», «сев», «ратай» (пахарь), «нива», «семя», «ролья» (пашня), «ляда», «целина», «угор», «перелог», «бразда» (борозда), «коса», «ярь», «озимь», «мука», «сито», «жорн» (жернов), «гумно» и др. Из области огородничества можно указать на такие общеславянские названия, как «горох», «сочевица», «лук», «чеснок», «репа», «хмель», «мак», «плевела», «полоть» и др.
На это указывает и древний земледельческий языческий календарь, названия месяцев которого в основном соответствуют циклу сельскохозяйственных работ, календарь, и ныне сохранившийся у украинцев, белорусов, поляков и других славянских народов.
Таким образом, конкретный анализ славянских языков еще раз свидетельствует о гениальности сталинского определения глубокой древности элементов современных языков и языкового родства славянских наций.
Глубокая древность была периодом наибольшей языковой и культурной общности славян. Затем, в период великого переселения народов, славянские племена «дробились и расходились, смешивались и скрещивались» и начали складываться западнославянские, южнославянские и восточнославянские племенные языки, имеющие много общего, но в то же время начинающие обособляться в три группы. Уже в VI-VII вв. намечаются основные особенности языка восточных славян («город» вместо «грод» западных славян и «град» южных славян; «ворона» вместо «врона» в западнославянских языках и «врана» в южнославянских, т. е. устанавливается так называемое «полногласие»; происходит замена «к» и «г» звуками «ц» и «з», например «цвет» вместо «квет» и «звезда» вместо «гвезда»; замена «е» - «о», например «олень», «озеро», «осень» вместо «елень», «езеро», «есень»; замена «а» - «я», например «яз», «ягне» вместо «аз», «агне»; сочетание глухих гласных «ъ» и «ь» с плавными согласными; смягчение зубных «д» и «т» и т. п.).
Процесс расселения славян по обширным пространствам Восточной Европы, сопровождаемый скрещением племенных языков восточных славян с языком неславянских племен, из которого всегда выходил победителем язык восточных славян, привел к появлению некоторых местных особенностей в их речи.
В VIII-IX вв. в передовых землях Руси племенной строй отмирает, уступая свое место государству. Прежнее языковое единство восточных славян дополняется единством политической жизни.
Общественное развитие, результатом которого было создание Киевского государства, вызвало большие изменения в этническом составе населения Восточной Европы.
Укрепление государственности на территории Восточной Европы имело огромное значение для формирования русской народности.
Киевское государство объединило восточнославянские племена в единый политический организм, связало их общностью политической жизни, культуры, религии, способствовало появлению и укреплению понятия единства Руси и русского народа.
Развивающиеся торговые связи между отдельными городами и областями Руси, сношения между русским населением различных земель, установившиеся в результате хозяйничания и управления княжих «мужей», расширения и распространения княжеской государственной и вотчинной администрации, освоение княжой дружиной, боярами и их «отроками» все новых и новых пространств, полюдье, сбор дани, суд, переселения по своей инициативе и по воле князя, расселение и колонизация, совместные поездки, походы, встречи на торгу и т. п. - все это в совокупности способствовало объединению восточнославянских племен в единую народность.
В племенные языки, в местные диалекты проникают элементы диалектов соседей, в быт населения отдельных земель - черты быта русского и нерусского люда других мест. Речь, обычаи, нравы, быт, порядки, религиозные представления, сохраняя много отличного, в то же самое время приобретают общие черты, характерные для всей Русской земли.
И так как «язык есть важнейшее средство человеческого общения», то эти изменения в сторону единства славянского населения Восточной Европы идут прежде всего по линии усиления общности языка, так как основа этнического образования - язык.
Мысль В.И. Ленина о языке как о важнейшем средстве человеческого общения не может быть понята, иначе как прямое указание на то, что в основе этнической общности людей лежит язык.
Эту мысль мы находим и в классическом труде И.В. Сталина «Марксизм и национальный вопрос», где в качестве первого признака нации выступает общность языка. В работе «Относительно марксизма в языкознании» И.В. Сталин отмечает: «Язык есть средство, орудие, при помощи которого люди общаются друг с другом, обмениваются мыслями и добиваются взаимного понимания. Будучи непосредственно связан с мышлением, язык регистрирует и закрепляет в словах и в соединении слов в предложениях результаты работы мышления, успехи познавательной работы человека и, таким образом, делает возможным обмен мыслями в человеческом обществе.
Обмен мыслями является постоянной и жизненной необходимостью, так как без него невозможно наладить совместные действия людей в борьбе с силами природы, в борьбе за производство необходимых материальных благ, невозможно добиться успехов в производственной деятельности общества, - стало быть, невозможно само существование общественного производства. Следовательно, без языка, понятного для общества и общего для его членов, общество прекращает производство, распадается и перестает существовать, как общество. В этом смысле язык, будучи орудием общения, является вместе с тем орудием борьбы и развития общества».
В конце концов принадлежность человека или целого коллектива людей к той или иной народности определяется не антропологическими, расовыми признаками, не типом костюма и бытом, не типом оружия, архитектуры или домашней утвари, а языком.
«...Культура и язык - две разные вещи», - указывает И.В. Сталин.
Племенному быту на Руси соответствовали племенные языки. Каждый племенной язык восточных славян имел ряд общих черт с другими племенными языками «словенеск язык на Руси» и в то же самое время отличался рядом особенностей, и подчас весьма существенных. Изменения в общественной и политической жизни обусловили новый этап этнического развития восточных славян.
И.В. Сталин указывает: «Дальнейшее развитие производства, появление классов, появление письменности, зарождение государства, нуждавшегося для управления в более или менее упорядоченной переписке, развитие торговли, еще более нуждавшейся в упорядоченной переписке, появление печатного станка, развитие литературы - все это внесло большие изменения в развитие языка. За это время племена и народности дробились и расходились, смешивались и скрещивались...».
Развитие производства, обусловившее замену первобытно-общинного строя на Руси новым, феодальным строем, возникновение классов и зарождение древнерусского Киевского государства, развитие торговли, появление письменности, развитие древнерусского литературного языка и древнерусской литературы - все это в совокупности и обусловило сглаживание особенностей речи восточных славян разных земель Руси, развитие древнерусского языка и складывание русской народности.
«Вне общества нет языка, - отмечает И.В. Сталин. - Поэтому язык и законы его развития можно понять лишь в том случае, если он изучается в неразрывной связи с историей общества, с историей народа, которому принадлежит изучаемый язык и который является творцом и носителем этого языка».
Изменения в общественной и политической жизни восточных славян, связанные с возникновением Киевского государства, неизбежно должны были вызвать и вызвали перемены в их речи.
Если в IV-VIII вв. славянские племена «дробились и расходились», заселяя степь, лесостепь и леса Восточной Европы, и намечались местные языковые особенности, то на грани VIII и IX вв. и позднее, когда начало складываться политическое единство восточных славян, шел процесс «дальнейшего развития... от языков племенных к языкам народностей...».
Уже в древности, на самой заре русской государственности, со времени возвышения Киева, говор полян, «яже зовомая Русь», впитавший в себя элементы языков пришельцев в эту местность славянского и неславянского происхождения, выдвигался в качестве общерусского языка.
Он распространился по всей Русской земле в результате торговых поездок, переселений, совместных походов, выполнения различных государственных функций и т. д.
Так рождался общерусский язык, точнее - общий разговорный древнерусский язык.
В создании общерусского разговорного языка, хотя и сохраняющего диалектные особенности, но тем не менее ставшего речью всей Русской земли, решающую роль сыграли народные массы. Поездки «гостей», переселения по своей и по княжеской воле ремесленников, «нарубание» воинов в разных уголках Руси и поселения воинов разных племен на рубежах Русской земли, большая роль ополчений городов в военных предприятиях князей, когда князья с окружающими их дружинами еще не замкнулись в военно-феодальную верхушку общества и были возможны и летописно-эпический Ян Усмошвец, и былинный Илья Муромец, вышедшие из простого люда и ставшие дружинниками князя, - все это является свидетельством решающей роли самих народных масс в складывании общерусского разговорного языка. Диалектные особенности в нем все больше и больше сглаживаются. Особенно в этом отношении характерна речь русского города. Вместе с усложнением общественно-политической жизни она все больше и больше усложняется, впитывает в себя специализированную речь воинов, духовенства, т. е. своеобразные жаргоны, обслуживающие не народные массы, а узкую социальную верхушку, или людей определенной профессии. Постепенно язык горожан, и в первую очередь «киян», стал влиять и на речь деревенского населения, которая тоже эволюционирует в сторону общерусской общности.
В создании общерусского языка значительную роль сыграл язык народного эпоса (песен, сказаний, былин), необычайно распространенного в Древней Руси, язык яркий и богатый, характерный отвлеченными понятиями, стандартами и другими элементами эпоса, язык «боянов», «соловьев старого времени».
Наконец, в складывании общерусского языка видное место занимал язык правовых документов и норм, язык деловой литературы, возникшей еще до «Русской Правды», во времена «закона русского», если не раньше. Этот язык вырос из разговорной речи задолго до деятельности Кирилла и Мефодия. Уже в XI в. оформился древнерусский литературный язык, в основу которого лег древнерусский разговорный язык, лишь окрашенный языком старославянской письменности. Питающей средой богатого древнерусского литературного языка являлись местные диалекты восточных славян и лишь отчасти старославянский язык. Этим и объясняется исключительное богатство древнерусского литературного языка, высокий уровень его развития, его богатая стилистика и семантика.
Такова начальная стадия русского языка, одного «из самых сильных и самых богатых живых языков» (Ф. Энгельс).
Русский язык той поры был речью всех восточных славян. Это была своего рода восточнославянская речь киевской поры, поры древнерусского государства, древнерусская речь.
Итак, налицо первый фактор, определяющий собой единство русского народа - язык.
Остановимся теперь на сознании единства русского народа.
Достаточно беглого взгляда, брошенного на наши источники, - а они отражают мысли людей Древней Руси, достаточно даже поверхностного знакомства с древнерусскими преданиями, а они отражают идеологию народа, - для того чтобы убедиться в том, насколько развито было у наших предков чувство единства народа, чувство патриотизма, любви к родине, само понятие Родины, земли Русской, насколько большое, всеобъемлющее понятие вкладывали они в слово «Русь», «Русская земля».
Яркими памятниками древнерусского патриотизма, отражающими чувство самосознания русского народа, являются и «Повесть временных лет» («Откуда есть пошла Русская земля, кто в Киеве нача первее княжити, и откуду Русская земля стала есть»), и «Слово о законе и благодати» митрополита Иллариона, и «Память и похвала» Иакова Мниха, и «Слово о полку Игореве», и другие жемчужины древнерусской литературы.
Они проникнуты чувством любви к земле Русской и с гордостью говорят о русском народе, о его славных богатырских делах. Сознанием единства Русской земли, единства русского народа от «Червенских градов» до Тмутаракани, от Ладоги и до Олешья проникнуты произведения «книжных» людей киевской поры.
Это сознание единства является величайшим вкладом киевского периода в историю всех трех братских славянских народностей Восточной Европы, имевшего одного общего предка - русский народ времен Владимира, Ярослава и Мономаха.
В это же время складывается единство материальной и духовной культуры, единство склада жизни от Перемышля и Берлади, от Пряшева и Ужгорода, от Малого Галича и Бельза до Мурома и Рязани, Ростова и Владимира, от Ладоги и Пскова, Изборска и Белоозера до Олешья и Тмутаракани; единство, проявляющееся буквально во всем - от архитектуры до эпоса, от украшений и резьбы по дереву до свадебных обрядов, поверий, песен и поговорок, от утвари и одежды до языковых реликтов; единство, роднящее еще и в наши дни гуцула и лемка Карпат с русским крестьянином Мезени и Онеги, белоруса из-под Гродно с жителем рязанских лесов. И в этом единстве мы усматриваем великое наследие киевского периода в русской истории, ибо он, киевский период нашей истории, сделал русских русскими. И сознание единства, память о том, что во Львове, Галиче, Владимире Волынском, Берестье, Холме, Ярославе, Пряшеве, Хусте, Ужгороде, Киеве, Минске, Полоцке живут те же «русские», что и во Владимире на Клязьме, в Твери, Новгороде, Смоленске, Ярославле, Суздале, Галиче Мерском, связанные общим происхождением, близостью языка и культуры, общностью религии, историческими традициями киевских времен, - никогда не исчезали из самосознания великороссов, украинцев и белорусов, и не могло изгладить их ни Батыево нашествие, ни тяжкое татарское иго, ни вековое господство литовских и польских панов, венгерских магнатов, молдавских бояр, ни годы лихолетья, ни тяжкие испытания, выпавшие на долю всех трех ветвей великого народа русского. Сохранялось и языковое единство всех трех ветвей восточных славян - русского, украинского и белорусского народов, и никакой гнет не мог заставить русских, украинцев и белорусов отказаться от родной речи. «История отмечает большую устойчивость и колоссальную сопротивляемость языка насильственной ассимиляции».
То общее, что объединяет великоросса, украинца и белоруса, есть результат не только общности происхождения, уходящей в далекие времена, но и нерушимых связей, установившихся между населением различных уголков Руси еще на заре истории русского народа и его государства во времена Киевской Руси. И в этом - огромное значение киевского периода в истории славянских народов Восточной Европы.
Вряд ли кто-либо будет сейчас сомневаться в том, что в IX-X вв. восточное славянство складывается в единый русский народ.
На основе древних связей и традиций, на базе этнической общности восточного славянства, на основе общности языка, восходящей к далеким временам, ибо «структура языка, его грамматический строй и основной словарный фонд есть продукт ряда эпох», на основе устанавливающейся общности обычаев, быта, законов, религии, идеологии, на основе единства материальной и духовной культуры, в условиях возникающего древнерусского государства, единства на международной арене, совместной борьбы за «землю и веру русскую», совместной политической жизни начинает возникать сознание единства русского народа. Люди русские осознают себя людьми одной веры, одного языка, одних обычаев, обычаев «отец своих», одних нравов, людьми одного психического склада, сыновьями и дочерьми своей страны - Руси.
Так сложился русский народ киевских времен - далекий предок русской, украинской и белорусской наций.
Какое же определение мы можем дать тому этническому объединению восточного славянства, которое характерно для киевского периода его истории?
Объединение восточных славян, сплотившихся в единый русский народ, должно быть определено как народность. Как мы уже видели, И.В. Сталин отмечает, что на смену роду и племени приходит народность. Народность образовывается уже в период феодализма. Феодализм на Руси зарождается уже в IX в. В.И. Ленин указывает, что «...крепостничество может удержать и веками держит миллионы крестьян в забитости (напр., в России с IX по XIX век...)».
Таким образом, можно считать установленным, что во времена Киевского государства восточнославянский мир сложился в единый русский народ, или, конкретизируя, в единую русскую народность. Но процесс дальнейшего объединения диалектов, материальной и духовной культуры, дальнейшего слияния восточных славян в единую народность был прерван феодальным раздроблением Руси и главным образом (этот фактор играл решающую роль) - Батыевым нашествием, отторжением русских земель, захватом западных, южных и восточных русских земель Швецией, Ливонским орденом, Литвой, Польшей, Венгрией, Молдавией, Золотой Ордой. Русские земли были разорваны, разобщены, изолированы, попали в различные исторические условия. Естественно, что и русский народ оказался расчлененным, разобщенным, отдельные части были оторваны друг от друга, разделены политическими границами, обособлены в экономическом отношении.
Все эти исторические условия определили дальнейший путь этнического развития восточного славянства. Пройдя через этап феодальной раздробленности, расчлененные и разобщенные, русские с течением времени сложились не в одну народность, как это намечалось в киевский период истории Руси, а объединились в три братские народности (или национальности) восточных славян: собственно русскую (русскую в узком смысле слова), или великорусскую, украинскую и белорусскую.
В XI столетии начинается, а в XII в. окончательно устанавливается феодальная раздробленность.
Процесс слияния восточного славянства в единую народность приостанавливается, замедляется, затем прерывается. Старые языковые особенности, унаследованные от племен и земель Руси, не ликвидированные общностью киевских времен, усложняются новыми особенностями, возникающими в период феодальной раздробленности и обусловленными экономической и политической изолированностью русских княжеств удельной поры.
Намечаются этнические образования, соответствующие крупным «самостоятельным полугосударствам» (И.В. Сталин) периода феодальной раздробленности, крупным княжествам удельной поры.
Подобно тому как «Русь» - единое Русское государство - уступила свое место отдельным «самостоятельным полугосударствам» - княжествам, так и складывающееся единство русской народности киевской поры уступает свое место изолированности местных этнических образований восточных славян населению отдельных «национальных областей» (В.И. Ленин) удельной поры: псковичам и новгородцам, нижегородцам и рязанцам.
Не случайно В.И. Ленин указывает, что до образования национальных государств существовали национальные области.
Не случайно хорошо известное лингвистам подчас поразительное совпадение границ диалектов русского языка и границ крупных княжеств (Москва, Псков, Новгород, Рязань) периода феодальной раздробленности.
Для XIII-XIV вв. характерна территориальная замкнутость и раздробленность восточнославянских диалектов. Объединяющие тенденции ослабевают.
Племенные языки и местные диалекты по-новому кристаллизуются в границах феодальных княжеств.
Псковичи с их особенностями речи (смешение «ч» и «ц», «ш» и «с», «ж» и «з», твердое «р», «акание», мена «у» и «в»), «окающие» новгородцы с их особенностями лексики, «акающие» рязанцы, «окающие», но не по-новгородски, «володимерцы» и другие образования составляют население «национальных областей» Руси.
Замечательной особенностью диалектов является то, что в них сохраняются пережиточно такие отношения между населением отдельных областей, которые в настоящее время уже не существуют.
Древнее новгородское княжество, например, давным-давно сошло с арены истории, однако его границы до сих пор сохраняются в несколько измененном виде в языковых особенностях северо-запада Руси.
Таких примеров можно было бы привести много. Период феодальной раздробленности был тем временем, когда границы русских княжеств расчленили, разделили русский народ.
Деление это было в значительной степени насаждаемым феодалами сверху, противоречащим воззрениям и стремлениям народных масс. Единство народной (мы отбрасываем специфические особенности местной культуры, обусловленные, в свою очередь, особенностями политической жизни феодальных верхов отдельных русских княжеств) материальной и духовной культуры продолжает иметь место не только в XI, но и в XII в., и только в XII-XIII вв. и позднее намечается процесс выделения местных особенностей.
Длительное политическое и экономическое обособление русских княжеств - результат свойственной феодалам тяги к изолированности - начинает оказывать влияние на население и обусловливает его языковые и культурные особенности.
Намечается развитие диалектов (псковского и новгородского, московского и нижегородского, рязанского и тверского), появляются некоторые местные черты быта, обычаев и т. п.
Это было время, когда Русь была раздроблена «на отдельные самостоятельные княжества, которые не только не были связаны друг с другом национальными узами, но решительно отрицали необходимость таких уз».
Говоря об истории русского народа, Н.Г. Чернышевский отмечает, что есть страны, где «части одного и того же народа готовы жертвовать областному интересу национальным единством. У нас этого никогда не было (за исключением разве Новгорода): сознание национального единства всегда имело решительный перевес над провинциальными стремлениями».
Развивая эту совершенно правильную мысль, Н.Г. Чернышевский считает необходимым подчеркнуть, что «распадение Руси на уделы было, чисто, следствием дележа между князьями..., но не следствием стремлений самого русского народа». Поэтому «удельная разрозненность не оставила никаких следов в понятиях народа, потому что никогда и не имела корней в его сердце».
Имеющиеся в нашем распоряжении материалы дают возможность с уверенностью утверждать, что носителями сепаратизма и изолированности, «которы» и «нестроения», противниками единства Руси, единства русского народа, отрицавшими необходимость национальных уз, были удельные князья и боярская знать вечевых городов, в то время как широкие народные массы и в городе, и в деревне стремились к объединению, выступали противниками феодальной раздробленности, никогда не теряли чувства единства всех русских людей.
Но наступал конец феодальному раздроблению Руси.
Как некогда образование из отдельных восточнославянских племен древнерусской народности было обусловлено развитием производительных сил, переменами в общественной, социальной и в политической жизни Руси, так и позднее, в XIV-XVI вв., на северо-западе и северо-востоке Руси складывание русского населения «национальных областей» - княжеств - в великорусскую народность было обусловлено сдвигами в развитии производительных сил, ликвидацией системы феодальной раздробленности и образованием централизованного государства с самодержавной властью во главе.
Русские земли от Пскова до Нижнего Новгорода и от Заволочья до окраины Дикого Поля были объединены Москвой в единое государство.
Другой стороной этого процесса было объединение русского населения на территории от Чудского озера до низовьев Оки и от Северной Двины и Белоозера до Сейма в единую великорусскую народность. Местные диалекты периода феодальной раздробленности, в которых прослеживаются остатки племенных языков, сливаются в единый язык.
Образование великорусской народности происходило на древней племенной территории кривичей (без полоцкой их ветви), словен ильменских, вятичей и северян (в большей части).
Формирование великорусской речи с ее местными диалектами происходило на основе среднерусских и севернорусских диалектов. В состав великорусской речи вошли также диалект северян, близкий к южнорусским и среднерусским диалектам, и стоящие особняком владимиро-суздальские диалекты.
В процессе складывания великорусской народности приняли участие и балтийские племена (например, голядь, жившая на реке Поротве), и племена финно-угорских языков (меря, весь, мурома), быстро обрусевшие и совершенно (за исключением веси) растворившиеся среди русских, передав им, конечно, некоторые языковые элементы и бытовые черты. Говоря о скрещивании языков, когда один язык выходит победителем, И.В. Сталин отмечает: «Так было, например, с русским языком, с которым скрещивались в ходе исторического развития языки ряда других народов и который выходил всегда победителем.
Конечно, словарный состав русского языка пополнялся при этом за счет словарного состава других языков, но это не только не ослабило, а, наоборот, обогатило и усилило русский язык».
Образование централизованного Русского государства и формирование великорусской народности сопровождают друг друга и являются различными сторонами одного и того же явления.
Термины «великорусская» народность, «великороссы» («великоруссы») можно заменить терминами «русская народность», «русские», но можно остановиться на термине «великороссы», так как этим самым устраняется возможность смешения русской народности киевских времен и русской народности времен Ивана III, его сына и внука.
Термин «великороссы» мы находим в работах В.И. Ленина и И.В. Сталина.
В.И. Ленин одну из своих работ, прямо посвященных интересующей нас проблеме - чувству национального самосознания, так и озаглавил - «О национальной гордости великороссов», и всюду в тексте он употребляет этот термин. И.В. Сталин в своей работе «Марксизм и национальный вопрос» и в других пользуется термином «великороссы». Что касается самого термина «Великая Русь», то следует отметить его очень древнее происхождение. Понятие «Великая Русь» встречается в обозначении всей Русской земли, и в этом значении оно находит отражение не только в древнейших русских литературных памятниках («Сказание о Борисе и Глебе»), но и очень давно, с XII в. встречается в зарубежной литературе («Roussie la large» романа о Фульке из Кандии, «Roussie la grant» в романе о «Bouve de Hantone»). В XIII в. термин «Великая Русь» закрепляется за северной частью русских земель, хотя еще в XIV в. термин «Великая Русь» употребляется для обозначения всей Руси в целом. Так было и в XV, и даже в XVI вв., когда мы встречаем термин «Великая Русь» и в том и в другом значении. Лишь в XVI в. «Великой Россией» стала именоваться только Московская Русь от Пскова до Оби и от Студеного моря до Дикого Поля. Население ее получило наименование великороссов. Впервые термин «великороссы» встречается в сочинении Памвы Баранды (1627 г.).
Каким же путем идет формирование русской (великорусской) народности?
В основе процесса образования русской народности лежат экономические явления.
На значение экономического фактора в объединении Руси в единое государство указывает И.В. Сталин. Об экономической необходимости создания национального государства писал В.И. Ленин.
Экономическое общение отдельных русских земель, областей и княжеств, политические их связи между собой являются основой образования великорусской (русской в узком смысле слова) народности или национальности. Мы знаем, что в период образования централизованного государства в России не могла сложиться нация, ибо нация - категория историческая, возникающая в период поднимающегося капитализма. Во времена образования единого Русского государства складывалась русская народность.
Складывание русской народности, таким образом, происходило еще в феодальный период в процессе ликвидации феодальной раздробленности. Хронологически это были XIV-XVI вв. В этот период времени уже имели место отдельные элементы нации - язык, территория, культурная общность, но говорить о нации, конечно, еще не приходится.
И.В. Сталин отмечает: «Конечно, элементы нации - язык, территория, культурная общность и т. д. - не с неба упали, а создавались исподволь, еще в период докапиталистический. Но эти элементы находились в зачаточном состоянии и в лучшем случае представляли лишь потенцию в смысле возможности образования нации в будущем при известных благоприятных условиях».
Какие же элементы нации складываются в это время среди русского населения, определяющие его как народность, которые при известных благоприятных условиях могли в будущем определить его как нацию?
Начнем с языка - основы любого этнического образования.
Образование русского (великорусского) языка происходило на территории древнего Ростово-Суздальского княжества, в междуречье Волги и Оки; питающей средой его явились восточная часть среднерусских диалектов и северорусские.
Образование русской народности происходило главным образом в средневеликорусской полосе, переходные диалекты населения которой зашли дальше всего в стирании языковых границ.
С течением времени стержнем, вокруг которого обвивались различные диалекты великорусского языка, точнее - местные, «территориальные», диалекты (тверской, рязанский, нижегородский, псковский, новгородский), становится диалект Москвы, стоявшей на стыке южновеликорусских и северновеликорусских диалектов. Население Москвы одновременно и о́кало по-северновеликорусски, и а́кало по-южновеликорусски.
Археологические раскопки последнего времени доказали, что Москва была расположена на территории вятичей, была вятичским городом; эти раскопки дали возможность принять, развить и дополнить предположение о том, что народные массы Москвы, древнейшее ее вятичское население, акали, тогда как феодальная верхушка, пришедшая из Владимира, Суздаля, Ростова, Переяславля, преимущественно окала.
И хотя с XIV в. Москва возглавляет объединение Руси, московский диалект в те времена являлся только одним из диалектов складывающегося великорусского языка. Это вполне понятно, если мы учтем полную или почти полную независимость в ту пору отдельных княжеств и земель в пределах даже такого мощного феодального политического объединения, каким было Великое княжение Владимирское.
Но вот на основе территориальной общности, сложившейся в начале XVI в., складывается общность и языковая. Складывается и развивается язык великорусской (русской) народности. Правда, диалектизмы, местные говоры еще очень сильны, они веками сохраняются в деревне, правда, наряду с московским диалектом еще очень распространен диалект новгородский, и только XVII в., этот, по определению В.И. Ленина, «новый период» в истории России, сгладит областные диалекты в русском национальном языке. И.В. Сталин отмечает, что «...с ликвидацией феодальной раздробленности и образованием национального рынка народности развились в нации, а языки народностей в национальные языки».
Этим периодом в истории России был XVII в. - время складывания всероссийского национального рынка, национальных связей.
Но уже в XVI в. московский письменный язык, язык московских «книжных» и приказных людей, отражающих речь народных масс, становится общегосударственным языком, и конкурирующие с ним новгородский и рязанский, наиболее обособленные диалекты, внеся свой вклад в великорусский язык, отходят на второй план и с течением времени становятся речью главным образом, или даже почти исключительно, новгородской и рязанской деревни. Говоря об общих для племен и народностей языках, И.В. Сталин указывает: «Конечно, были наряду с этим диалекты, местные говоры, но над ними превалировал и их подчинял себе единый и общий язык племени или народности».
Так было и на Руси.
Московский диалект впитывает в себя местные диалекты, местные говоры, речь населения «национальных областей», что значительно обогащает его. С течением времени, в XVI в., вместе с возвращением Русью утраченных ею когда-то земель, разных «украин», захваченных в свое время великими князьями литовскими, московский диалект подвергается сильному влиянию южновеликорусской речи. Объяснение этого явления мы находим также в реформах Ивана Васильевича. «Перебирая» и «передирая людишек», переселяя их своими указами, перераспределяя землю «служилым людям государевым», Иван Грозный искоренял гнезда «бояр-княжат», разгонял их и переселял вместе с «чада и домочадцы», со всякого рода челядью, и так как гнезда эти лежали сплошным массивом на окающем севере и северо-востоке, а новым хозяином этих земель становился опричник, зачастую вышедший из служилой мелкоты какой-либо южной или юго-западной «украины» Московского государства, то вполне естественно, что сюда, на север, стала проникать и его акающая речь, его вокализмы.
Живая речь, речь народа, все больше и больше входит в официальный язык, язык письменности. Объяснялось это чувством национальной гордости, столь свойственным русским «книжным» людям, которое побуждало их не сторониться народной речи, а впитывать ее в свой язык.
Вместе с живой народной речью, речью трудящихся масс, всех этих «молодших», «менших», «мизинных» людей, с речью посада и всяких служилых людей «по прибору» да служилой мелкоты, хотя и отбывавшей «службу государеву по отечеству», но мало чем отличавшейся по «достатку» от стрельцов и пушкарей, в письменный язык Москвы вошли местные говоры «земель» и «украин».
Такой «украиной» в первую очередь была Северская Украина - Курск, Путивль, Рыльск, Кромы, Орел, Севск, Стародуб и др. В «Ответе товарищам» И.В. Сталин пишет: «Диалекты местные («территориальные»), наоборот, обслуживают народные массы и имеют свой грамматический строй и основной словарный фонд. Ввиду этого некоторые местные диалекты в процессе образования наций могут лечь в основу национальных языков и развиться в самостоятельные национальные языки. Так было, например, с курско-орловским диалектом (курско-орловская «речь») русского языка, который лег в основу русского национального языка».
Так вырабатывался новый письменный язык, все больше приближающийся к живой разговорный речи средних слоев общества, т. е. тех же служилых, приказных и посадских людей. И эта речь в отдельных случаях становилась одной из форм делового языка.
Так создавались разные стили языка русской письменности, разные социальные и профессиональные диалекты русского национального языка, так складывался русский национальный язык.
И.В. Сталин отмечает, что «...язык, как средство общения людей в обществе, одинаково обслуживает все классы общества и проявляет в этом отношении своего рода безразличие к классам. Но люди, отдельные социальные группы, классы далеко не безразличны к языку. Они стараются использовать язык в своих интересах, навязать ему свой особый лексикон, свои особые термины, свои особые выражения. Особенно отличаются в этом отношении верхушечные слои имущих классов, оторвавшиеся от народа и ненавидящие его: дворянская аристократия, верхние слои буржуазии. Создаются "классовые" диалекты, жаргоны, салонные "языки"».
Не были особыми языками и социальные диалекты и жаргоны Руси XV-XVI вв.
Говоря об образовании национальных языков и отмечая различные пути их складывания, К. Маркс и Ф. Энгельс указывали, что «...в любом современном развитом языке стихийно возникшая речь возвысилась до национального языка... благодаря концентрации диалектов в единый национальный язык, обусловленной экономической и политической концентрацией».
Образование национального русского языка является классическим примером именно такого пути складывания национальных языков, указанного основоположниками научного социализма.
Так складывался богатый и выразительный, сильный и красивый, звучный и яркий национальный русский язык.
Складывалась и общность территории русского народа, закрепленная успешной объединительной политикой Ивана III и его сына.
К началу объединения русских земель Москвой, точнее, ко второй половине XIV в., относится заря национального пробуждения. Искра национального самосознания была только прикрыта пеплом княжеских усобиц, удельных порядков и татарского ига. И она возгорелась. Раздула ее в полымя Куликовская битва. Первая попытка всенародной борьбы, попытка с оружием в руках сбросить ненавистное татарское иго, сыграла большую роль в развитии национального самосознания. Воспрянул духом русский народ, пробудилось патриотическое чувство. Москва выступила в роли избавительницы Руси от нашествия Мамая, ее авторитет и популярность в народных массах еще более укрепились и выросли.
Эти симпатии народных масс и заставили новгородскую боярскую знать, враждебную Москве, пойти на уступки новгородским «меншим», «мизинным людям», «худым мужикам вечникам», восхвалявшим Москву и ее князя за то, что «боронят» его ратные люди «всю землю русскую» «от ворога», и вставить в Новгородскую IV летопись пространный рассказ о Куликовской битве, составленный в тоне, благожелательном для Москвы; эти симпатии народных масс заставили Софрония спустя два года после нашествия Мамая написать в Рязани, князь которой сыграл столь печальную роль в годину Куликовской битвы и «отступил» от Руси, знаменитую «Задонщину», составленную в духе прославления Москвы, грудью вставшей на защиту всей земли Русской.
Куликовская битва дала толчок подъему самосознания русских людей и явилась величайшим фактором идеологической подготовки образования русской народности и ее государства.
Национальное пробуждение, последовавшее за Куликовской битвой, стимулировало развитие русской культуры. Это последнее идет в ту пору по линии установления общерусских норм и форм, стремления к «живству», отказа от условности предшествующих времен. И наиболее яркое отражение эта тенденция к реализму, к «живству», если речь идет об изобразительном искусстве, нашла в творчестве Андрея Рублева. Естественный ландшафт, натуральные человеческие фигуры и лица, зачатки перспективы, светотень, отход от условного, мрачного, появление в живописи повествовательных и психологических моментов, яркость и разнообразие красок - все эти явления, отразившиеся и в творчестве Андрея Рублева, и в новгородской фресковой живописи второй половины XIV в. (Волотово, Ковалево, Федор Стратилат, Спас на Ильине), свидетельствуют о больших переменах в мировоззрении русских людей.
Национальное пробуждение времен Дмитрия Донского связано с развитием интереса к прошлому, к истории Руси. Этим объясняется реставрация древних архитектурных памятников (Успенский собор во Владимире, собор в Переяславле-Залесском).
В области летописания очень характерно стремление московских князей и «книжных» людей создать общерусские летописные своды. Областные летописи, летописи князей и княжеств, городов и земель перерабатываются, переоформляются и используются для составления летописей «всея Руси». Эта идеологическая работа московских летописцев подчас предупреждала и опережала рост политического значения Москвы и свидетельствовала о росте сознания общерусских интересов среди «книжных» людей Руси, о росте сознания единства земли Русской среди народа еще в те времена, когда эти идеи только возникали в политических планах правителей Москвы.
Первым летописным сводом «всея Руси» был так называемый «Летописец великий русский», составленный в конце XIV в. Но в нем идея общерусского единства еще только намечается. По-настоящему она отразилась в московском летописном своде 1408 г., в так называемой «Троицкой летописи». Свод Фотия в этом отношении еще ярче, и пронизывающая его идея единства переплетается с отчетливо выступающими демократическими тенденциями, что находит отражение в подчеркивании роли народа, московских посадских людей в обороне своего города («Повесть о нашествии Тохтамыша»).
К середине XV в. окончательно складывается единый киевский цикл русского былинного эпоса с его идеей единства и независимости Руси. Былины, возникавшие в разных местах на основе местного исторического припоминания, сохранявшие лишь туманные воспоминания о древнем единстве киевских времен, вместе с ростом сознания общерусского единства теряют локальные черты и поднимаются до идеи «одиначества» земли, власти и народа, становятся достоянием всего русского народа, что объясняется эволюцией исторических воззрений народа. Глубоко прав был Максим Горький, когда писал, что «от глубокой древности фольклор неотступно и своеобразно сопутствует истории».
Идея единства Руси т русского народа, никогда в нем не умиравшая, хотя и отодвинутая на второй план идеологией «безвременья» удельной поры и сепаратизма княжой «которы» и татарского лихолетья, теперь возрождается на новой основе, в иных экономических и политических условиях, в обстановке иных социальных взаимосвязей, в иные времена, возрождается с новой силой. Носительницей ее становится Москва. И если одно время Тверь и Новгород противопоставляли этой идее свои сепаратистские теории, то с течением времени они сами воспринимают ее и выступают не в роли идейных антиподов стремящейся к единству Москвы, а лишь в качестве ее соперников и конкурентов, вооруженных ее же мечом, принявших ее идеологическое оружие.
Но и в Новгороде, и в Твери растет число приверженцев наиболее последовательной сторонницы единства Руси - Москвы. Это были главным образом мелкие феодалы и посадский люд. Выражением этих настроений основных масс населения Новгорода была и деятельность Упадыша, заклепавшего новгородские пушки, готовые открыть огонь по московскому войску, и идеи «Жития Михаила Клопского».
В «Слове» инока Фомы, адресованном тверскому князю Борису Александровичу, мы найдем и идею единства Руси и «одиначества» власти, и идею самодержавия, впервые названного «царской властью». Идеи «Слова» - несомненно передовые, прогрессивные, но вопрос о том, кто возглавит Русскую землю - Москва или Тверь, был уже решен в пользу Москвы, и в данной конкретной обстановке прогрессивные идеи опоздавшей Твери были лишь помехой на пути победного шествия Москвы, а в скором времени их вековечный спор был решен оружием в пользу Москвы.
Идея русского единства была столь сильна в Москве и так прочно завоевала литературу того времени, так овладела умами образованных русских людей и государственных деятелей Руси, что ее не вытеснили ни теория «Третьего Рима» с ее призраком «всемирной власти» и «вселенского царства», ни идея Москвы - наследницы Византии, оплота «истинного христианства», распространенная среди русского духовенства со времен брака Ивана III с Софьей Палеолог. Государи московские были прежде всего государями «всея Руси», а не восточнохристианскими монархами призрачного царства; они были «изначала государи на своей земле» и, по выражению Максима Грека, «искали своих», а не добивались престола порфирородных византийских императоров, верили «не в греков, а в Христа», боролись не за престол императора восточнохристанского царства, а за «отчины» и «дедины» - старинные русские земли, за «наследство» не Палеолога и Константина Мономаха, а Святослава и Владимира, Ярослава Мудрого и Владимира Мономаха. Отсюда, из чувства превосходства своего, русского, вытекало различие византийских и русских придворных обычаев и церковных обрядов и взаимоотношений царя и митрополита. И изменения в титуле «государя всея Руси», пышность придворного церемониала, гордый и независимый тон русских дипломатических актов времен Ивана III связаны отнюдь не с женитьбой его на Софье Палеолог, а прежде всего с освобождением от татарского ига, с установлением формальной независимости Руси.
Идея объединения и независимости Руси, идея единства русского народа проявляются во всех сторонах духовной культуры и накладывают на нее неизгладимый отпечаток. Хотя в быту и обычаях, порядках и нравах русских людей разных концов Русской земли остается еще много местного, специфического, но все быстрее и быстрее идет процесс нивелировки. В быт и нравы русских людей разных мест проникают черты быта и нравов ближних и дальних соседей. По всей Русской земле распространяются одинаковые поверья и обычаи, единый эпос и т. п.
Идея единства Русской земли и русского народа отражается и в памятниках материальной культуры. В XV в. происходит объединение различных русских архитектурных направлений и школ, местных архитектурных традиций (псковской, тверской, новгородской) в единое русское зодчество, призванное отныне возводить величественные здания в столице «всея Руси» - Москве, ставшей «центром национальной жизни русского народа».
Мы остановились лишь на некоторых важнейших сторонах развития русской материальной и духовной культуры, на развитии идеи единства, росте национального сознания и самосознания, на некоторых сторонах «национального пробуждения», которое определяет складывание народности. Но и приведенного достаточно, чтобы придти к выводу, что в конце XV и в XVI в. на Руси устанавливается «общность психического склада, сказывающаяся в общности культуры», яркой и красочной, самобытной русской материальной и духовной культуры.
Итак, в конце XV и в XVI в. на основе общности языка, общности территории, на основе общности психического склада, сказывающейся в общности культуры, складывается великорусская, или, что является синонимом, - русская народность (национальность).
Но почему мы не можем говорить по отношению к этому периоду времени о русской нации? Казалось бы, что если налицо ряд признаков, определяющих нацию: общность языка, территории и психического склада, проявляющаяся в общности культуры, то можно говорить о формировании русской нации.
Но, как подчеркивает товарищ Сталин, «ни один из указанных признаков, взятый в отдельности, недостаточен для определения нации»; больше того, «только наличие всех признаков, взятых вместе, дает нам нацию », «достаточно отсутствия хотя бы одного из этих признаков, чтобы нация перестала быть нацией».
Чего же не хватало русской народности в рассматриваемый нами период времени для того, чтобы превратиться в нацию? В своей работе «Марксизм и национальный вопрос» И.В. Сталин подчеркивает, что своеобразный способ образования государств на Востоке Европы мог иметь место в условиях еще не ликвидированного феодализма, когда национальности не успели еще экономически консолидироваться в нации, и этим самым он выдвигает на первое место фактор экономический. Национальности консолидируются в целостные нации прежде всего экономически. И в самом деле, в другой работе, «Национальный вопрос и ленинизм», говоря об элементах нации, создававшихся исподволь, еще в период докапиталистический, т. е. феодальный, И.В. Сталин считает необходимым отметить язык, территорию, культурную общность, но не говорит о таком элементе нации, как общность экономической жизни, как экономическая связность, ибо ее еще не было в полном смысле этого слова в период образования великорусской (русской) народности. «О национальных связях в собственном смысле слова едва ли можно было говорить в то время: государство распадалось на отдельные "земли", частью даже княжества, сохранявшие живые следы прежней автономии, особенности в управлении, иногда свои особые войска (местные бояре ходили на войну со своими полками), особые таможенные границы и т. д.», - так определяет этот период в русской истории В.И. Ленин.
Итак, в XV - начале XVI в. русской нации еще не было, но уже существовала великорусская, или русская, народность (национальность), и созданное в это время Московское единое государство было государством русской народности. В конце XV - начале XVI в. Русское государство еще не было многонациональным, так как мелкие этнические образования, говорившие на финно-угорских, тюркских и других языках и обитавшие на землях, вошедших в состав Русского государства, как правило, не успели еще сложиться в народности, а представляли собой родовые группы, племена или союзы племен, переживавшие еще первобытно-общинный строй, очень малочисленные, затерянные в необозримых просторах тайги и тундры. Но в то же время складывающееся при Иване III централизованное Русское государство несло уже в себе некоторые черты многонационального государства, хотя таковым оно все же еще не являлось. Лишь с течением времени, когда внук Ивана III Иван Грозный завершит дело деда, заложившего фундамент Русского централизованного государства и Русское централизованное государство предстанет во всей своей мощи, оно выступит перед нами как многонациональное государство, объединившее ряд нерусских национальностей. «В России роль объединителя национальностей взяли на себя великороссы, имевшие во главе исторически сложившуюся сильную и организованную дворянскую военную бюрократию».
Возникновение этой дворянской военной бюрократии было возможно лишь в условиях создания централизованного государства с самодержавной властью во главе. Это последнее становится с середины XVI в. многонациональным потому, что оно объединяет не только племена и союзы племен, но и народности - татар, башкир и т. д. Кроме того, среди других племен, в том числе и тех, которые еще в XV в. входили в состав Руси, в результате усиления влияния общественного строя Руси начинается переход к полупатриархальным-полуфеодальным формам социальных отношений, а затем и к феодализму, а следовательно, идет процесс складывания их в народности. Но об этом подробнее скажем дальше.
Таким образом, ядром многонационального централизованного государства времен Ивана Грозного и позднейших является Русское государство, созданное во времена Ивана III и Василия III, заложивших фундамент централизованного управления на Руси, государство в основном этнически однородное, населенное русской народностью и мелкими, малочисленными, разрозненными, слабо связанными друг с другом родоплеменными группами, племенами и союзами племен, говорившими на финно-угорских, тюркских и других языках, пребывавшими на различных стадиях развития первобытно-общинного строя и не определявшими собой этнический облик созданного Москвой государства.
Создав свое единое и могущественное государство, великороссы не остались равнодушны к судьбам своих собратьев - украинцев и белорусов, чьи предки вместе с пращурами великороссов когда-то, в Киевские времена, складывались в единую древнерусскую народность.
Жители болотистого Полесья и берегов Западной Двины, дебрей Беловежской Пущи и Закарпатских равнин, обитатели Карпатских гор и степей Приднепровья, дубрав Полесья и угрюмых лесов Черной Руси хорошо помнили, что все они русские, что и вера у них одна, и язык, и сами они составляют единый «язык» (народ).
Но пути исторического развития восточных славян разных концов их необозримых земель были различны. Юг и запад оказались под властью ливонских рыцарей, великих князей литовских, королей польских и венгерских, молдавских господарей. Процесс складывания единой русской народности прервался, и новые факторы экономической, политической и культурной жизни привели к образованию в границах Великого княжества Литовского белорусской, в границах Польши, Литвы, Венгрии, Молдавии, а позднее и в основном в России - украинской народности. Оба братских народа оказались под тяжким гнетом: классовым, национальным, религиозным, и, создав могущественное государство, великороссы начали «искать своих» в Витебске и Минске, Смоленске и Киеве, Чернигове и Гомеле, требовать свои «отчины», воевать за старинные русские земли, мечтая о единой Руси в границах Киевского государства, оказывая помощь украинцам и белорусам в их борьбе за независимость, в их стремлении к объединению с братским русским народом.
И.В. Сталин. Соч. Т. 2. С. 296.
И.В. Сталин. Соч. Т. 2.
Там же. С. 304.
В.И. Ленин. Соч. Т. 1. С. 137.
И.В. Сталин. Соч. Т. 2. С. 304.
Конспект занятия " Мой весёлый звонкий мяч" план-конспект занятия по аппликации, лепке (старшая группа) на тему
Джон Гальяно - известный модельер: биография и личная жизнь
мне ничего еще не надоело"
Тестирование возможностей
Тесты личностных характеристик и их примеры Индивидуально психологические свойства личности тест