Современная концепция революции основывается на двух традициях: историософской и социологической. Согласно первой, революция означает радикальный разрыв непрерывности, фунда­ментальную трещину, «катаклизму-прорыв» (60; 237) в ходе исто­рии. Внимание сосредоточивается на всеобщей модели историчес­кого процесса, и революции обозначают качественные рубежи в этой модели. Чаще всего отсюда делаются определенные выводы в духе теории развития. Типичный пример - представления Карла Маркса о последовательности общественно-экономических фор­маций, где «социальные революции» рассматриваются как качест­венные скачки при переходе на более высокую ступень развития. Сторонники второй традиции, представленной социологичес­кой концепцией революции, обращаются к массовым выступле­ниям, использующим или грозящим применить принуждение и насилие по отношению к властям, для того чтобы усилить базис и провести последующие изменения в обществе. Центр внима­ния переносится с всеобщих моделей и конечных результатов на движущие силы, механизмы и альтернативные сценарии соци­альных процессов, средства, которые люди используют для того, чтобы творить и преобразовывать историю. Революции рассмат­риваются как ярчайшие проявления человеческого творчества, воплощающегося в коллективном действии в критические мо­менты исторического процесса. Такая концепция типична для пришедших на смену теории развития теорий социальных изме­нений, последователи которых отрицают, что история выстра­ивается согласно какому-то заранее заготовленному, постоянно­му образцу, или «логике» Л

Обе традиции - истсиософская и социологическая, отража­ются в современных определениях революции. Их можно разде­лить на три группы. В первую входят определения, согласно ко­торым революции - это фундаментальные, широко распростра­ненные преобразования общества (здесь явно подразумеваются «великие» революции). Внимание акцентируется прежде всего на масштабах и глубине преобразований. В этом смысле «революция»

противопоставляется «реформам». Так, она определяется как «не­ожиданные, радикальные изменения в политической, экономичес­кой и социальной структуре общества» (64; 542), как «сметающее все, неожиданное изменение в социальной структуре или в некото­рых важных ее элементах» (125; 259). Аналогичный смысл вклады­вается в понятия «технологическая», «научная» или «моральная ре­волюция» и «революция в моде» «революция в искусстве».

Вторая группа включает определения, в которых упор делает­ся на насилие и борьбу, а также на скорость изменений. Центр внимания перемещается на технику преобразований. В этом смыс­ле «революция» противопоставляется «эволюции». Вот несколько подобных определений:

«Попытки осуществить изменения силой» (209; 1). «Фундаментальные социально-политические изменения, осу­ществленные насильственным путем» (166; 4). «Решительная, внезапная замена одной группы, ответствен­ной за территориально-политическое единство, другой, прежде не входившей в правительство» (60; 4). «Захват (или попытка захвата) одним классом, группой или коалицией у другой рычагов контроля над правительствен­ным аппаратом, понимаемым как важнейшие, концентриро­ванные в его руках средства принуждения, налогообложения и административного управления в обществе» (30; 44).

Возможно, наиболее полезны определения третьей группы, сочетающие в себе оба аспекта.

«Быстрые, фундаментальные насильственные внутренние из­менения в доминирующих в обществе ценностях и мифах, в его политических институтах, социальной структуре, лидерст­ве, деятельности и политике правительства» (198;264). «Быстрые, базовые преобразования социальной и классовой структур общества путем переворотов снизу» (357; 4). «Захват насильственными методами государственной власти лидерами массовых движений и последующее использование ее для проведения крупномасштабных социальных реформ» (151; 605).

Итак, подавляющее большинство исследователей сходятся в том, что, во-первых, революции относятся к фундаментальным, всеобъемлющим многомерным изменениям, затрагивающим саму

основу социального порядка. Во-вторых, они вовлекают большие массы людей, мобилизуемых и действующих внутри революци­онного движения. Таковы, например, городские и крестьянские восстания (206). Если же преобразования идут «сверху» (напри­мер, реформы Мэйдзи в Японии, Ататюрка в Турции и Насера в Египте, перестройка Горбачева), то какими бы глубокими и фун­даментальными они ни были, их нельзя считать революциями. То же можно сказать и об изменениях, вызванных стихийными социальными тенденциями (употребление данного термина пра­вомерно лишь в метафорическом смысле слова, когда речь идет о научной или технической революции). В-третьих, большинство авторов, похоже, полагают, что революции со всей непреложнос­тью сопровождаются насилием и принуждением.

Это единственный спорный пункт, поскольку существуют исторические примеры принципиально ненасильственных, но удивительно эффективных и далеко идущих «революционных» движений, подобных гандизму в Индии или недавним социальным движениям в Восточной и Центральной Европе («мирная револю­ция» польской «Солидарности», «бархатная революция» в Чехосло­вакии). Современные исследователи не сомневаются в том, что последние должны квалифицироваться именно как революции. Приведу слова известного английского историка. «События 1989 года были настоящими революциями: под натиском народных масс одно за другим рухнули правительства, нации обрели утраченную свободу» (430; 14). За исключением Румынии насилие в ходе этих антикоммунистических революций практически отсутствовало, од­нако его потенциальная угроза явно ощущалась в решительности, в эмоциональном накале и вовлеченности в события широких народных масс. Лишь под давлением такой постоянной силовой угрозы коммунистические власти в конце концов сдались.

В заключение перечислим другие коллективные действия, от­личные от революций. Соир d"etat, или «государственный перево­рот», - это внезапная, незаконная смена власти, правительства или персонала политических институтов без какого-либо измене­ния политического режима, экономической организации или куль­турной системы. «Бунт», «восстание» или «неповиновение» отно­сятся к массовым насильственным действиям, направленным против собственных узурпаторов или иноземных завоевателей, в результате чего происходят некоторые изменения или реформы, но не революционные преобразования. Под «путчем» имеется в виду ситуация, когда группа, находящаяся в подчинении, отка­зывается подчиняться, но при этом не преследует четкой цели изменить что-либо. «Путч» означает насильственное свержение

правительства армией (или ее частью), либо группой офицеров. Под «гражданской войной» подразумевается вооруженный кон­фликт в обществе, который чаще всего вызывается религиозны­ми или этническими противоречиями. «Война за независимость» - это борьба зависимых, колониальных или находящихся под гнетом чужеземных завоевателей обществ против навязанной им извне власти. Наконец, под «волнениями», «беспорядками» и «со­циальным напряжением» мы понимаем стихийные выражения недовольства, тревоги, раздражения, которые не направлены про­тив кого-то конкретно и не стремятся к каким-либо изменениям. Как видим, коллективное поведение и коллективные действия принимают различные формы, но революции явно стоят особня­ком: все другие.могут в конкретных исторических ситуациях со­путствовать революциям, предшествовать им или следовать за ними, но это не революции) (399; 198).

Ход революции

Исторически известные революции крайне разнообразны. Вспомним, например, английскую (1640), американскую (1776), французскую (1789), русскую (1917), мексиканскую (1919), ки­тайскую (1949), кубинскую (1959), филиппинскую (1985), восточ­но- и центрально-европейскую (1989). Есть ли у них общие, ти­пичные черты?

Социологи уже предпринимали попытки «установить опреде­ленное единообразие в описании революций» (60; 254), просле­дить их «естественную историю»Д101; 60). На основании прове­денного анализа была выявленахарактерная для всех революций последовательность прохожденшгдесяти стадий.

1. Всем революциям предшествуют типичные условия, кото­рые можно назвать «предпосылками революции» (60; 27): усиле­ние недовольства, озлобленности, появление беспорядков и кон­фликтов вследствие экономического или налогового кризиса. Наиболее болезненно они ощущаются восходящими социальны­ми классами, а не теми, кто нищ и подавлен. «Похоже, что наи­более сильные чувства испытывают те, кто уже имеет деньги или, по крайней мере, средства к существованию, кто остро чувствует недостатки привилегированной аристократии» (60; 251).

2. На следующей стадии происходит «смена позиций интел­лектуалов» (101): распространение критических взглядов, различ­ных форм агитации, философских или политических памфлетов,

доктрин, направленных против существующего режима. «Вспом­ним французскую революцию: Вольтера, Руссо, Дидро, Гольбаха* Вольнея, Гельвеция, Даламбера, Кондорсе, Бернардина де Сен-Пьера, Бомарше. Все это бунтари, направившие силу своего ума против церкви и государства» (60; 44). Такое состояние общест­венного сознания, которое можно назвать «революционным ду­хом», начинает распространяться повсеместно.

3. Затем режим пытается отвести нарастающую угрозу частич­ными реформами (например, инициативы Людовика XIV во Фран ции, столыпинские реформы в России), но эти попытки воспри­нимаются как запоздалые и насильственные, как признак сла­бости, и потому они подрывают прежний режим еще сильнее.

4. Все более очевидная неспособность властей к эффективно­му управлению выливается в «паралич государства» (157; 190). Это в конце концов дает революционерам возможность захватить власть.

5. Старый режим рушится, и наступает революционный ме­довый месяц - период эйфории после победы.

6. Среди победивших появляются признаки внутреннего раз­межевания по кардинальному вопросу: консерваторы стремятся к минимальным изменениям, радикалы хотят эти изменения ре­шительно подтолкнуть, умеренные выступают за постепенные реформы.

7. Умеренные реформаторы доминируют, пытаясь сохранить некоторую преемственность с прежним режимом. Это входит в противоречие с чаяниями, надеждами и мечтами масс, вызывает у них разочарование.

8. Радикалы и экстремисты получают возможность использо­вать широко распространяющееся недовольство, мобилизуют мас­сы и смещают умеренных.

9. Начинается стадия «террора», когда радикалы пытаются ввести порядок силой и стереть все приметы старого режима. Возникающие социальные беспорядки создают благодатную поч­ву захвата власти диктаторами или военными.

10. Постепенно восстанавливается некоторое равновесие на­ступает окончательная стадия - «термидор», или «излечивание от революционной горячки» (60; 205), когда «эксцессы радикалов осуждаются и акцент смещается с политических изменений на экономический прогресс и формирование структуры стабильных институтов» (157; 192).

Представленный анализ раскрывает ряд важных аспектов рас­сматриваемого феномена. Однако мы узнаем, как происходят

революции, но не получаем ответа на наиболее существенный вопрос: почему они происходят. Последнее - область теории, а не «естественных историй» революций. Любая теория, заслужи­вающая этого названия, должна состоять по меньшей мере из трех компонентов: 1) обобщенного образа, или концептуальной модели, явления; 2) отбора определенных факторов, или пере­менных, как первичных детерминант, причин или механизмов революции; 3) формулировки ряда поддающихся проверке гипо­тез о взаимозависимостях этих переменных, в частности, проис­хождения, хода и последствий революции.

Модели революции

Наиболее общая классификация теорий революции базирует­ся на определенных образах, или моделях. Одни теории ставят в центр своих моделей деятельность, мобилизацию людей, другие - структурный контекст, условия, в которых происходят революции. Среди первых традиционной можно считать «вулканическую мо­дель», согласно которой революции прорываются снизу, стихийно, в результате накопления общего напряжения, недовольства, враж­дебности, превышающих известный предел. Движущими силами являются массы отчаявшихся людей, которые не могут жить по-старому. Это - образ «периодически повторяющихся взрывов со­циально-психологических напряжений, которые кипят как лава под земной корой или бушуют как пар в гейзере» (30; 49).

В рамках другой, «заговорщической модели» акцент ставится на деятельности «заговорщиков», которые сначала не представ­ляют никакие массы, а выступают как сторонние агитаторы, под­талкивающие массы к революционным действиям. Люди стано­вятся жертвами манипулирования, пропаганды и идеологии, с помощью которых профессиональные революционеры (или груп­пировки из числа их вождей) подстрекают их к действию. Рево­люции, таким образом, - это «работа подрывных элементов, ко­торые просто гениально, обманными посулами и принуждением провоцируют массы на насилие» (30; 49). Иными словами, рево­люции являются результатом заговора. «Революция взращивается насильственно и искусственно. Ее семена, брошенные в плодо­родную почву, удобряются садовниками - революционерами и загадочным образом прорастают благодаря тем же садовникам, вопреки силам природы» (60; 86).

Модели второго типа сосредоточивают внимание на струк­турном контексте. Они предполагают, что в каждом обществе

всегда имеется большой запас недовольства, которое выливается в революцию лишь при определенных благоприятных структур­ных условиях. Революции не «создаются», а «высвобождаются». Согласно модели «предохранительного клапана для выпускания пара», они «прорываются» только тогда, когда происходит срыв правительственного контроля, ослабляются репрессивные меры, наступает крах государства. «Революционные ситуации развива­лись по причине военно-политического кризиса государства и господства одних классов над другими. И лишь благодаря воз­никшим таким образом возможностям революционные лидеры и бунтующие массы смогли завершить революционные преобразо­вания» (357; 17).

Другую разновидность этого подхода можно назвать моделью «найденного сокровища». Революции возникают в условиях по­явления новых ресурсов и возможностей. Среди них решающая роль признается за «возможностями политических структур», да­ющими шансы для коллективных действий. Важную роль играет также экологический фактор, объединяющий массы людей в ур­банистических и индустриальных поселениях. Наконец, по мне­нию некоторых авторов, социальная дезорганизация и неуравно­вешенность (системный дисбаланс), вызванные быстрыми соци­альными изменениями, создают благоприятные структурные пред­посылки для революционной мобилизации.

Каждый из двух рассмотренных типов моделей, концентри­рующих внимание на деятельности и на структуре, похоже, со­держит долю истины. Наверное, в будущем теоретизирование примет более эклектичный, многомерный характер. Вероятна попытка интегрировать все части сложного феномена революции в одну, внутренне согласованную модель. Рассмотрим подробнее некоторые теории революции, которые могут дать материал для такого будущего синтеза.

Основные теории революции

Я предлагаю проиллюстрировать четыре главные «школы» в теории революции - бихевиористскую (поведенческую), психо­логическую, структурную и политическую - работами их наибо­лее известных представителей. По необходимости обсуждение будет весьма выборочным и кратким (397).

1. Первая современная теория революции предложена в 1925 г. Питиримом Сорокиным (370). Он делал свои выводы, исходя прежде всего из опыта русской революции 1917 г., в которой при-

нимал участие. Его теорию можно считать бихевиористской, по­скольку он сосредоточился на причинах, «порождающих револю­ционные отклонения в поведении людей» (370; 367), и искал при­чины этого «отклонения» в области основных, базовых потреб­ностей и инстинктов человека. «... постановка грандиозной дра­мы, комедии или трагедии революции на исторических подмост­ках предопределена первым долгом репрессированными врож­денными рефлексами» (370; 383). Революция кардинально преоб­разует типичное человеческое поведение - «революция» в пове­дении людей наступает незамедлительно: условно принятые «одеж­ки» цивилизованного поведения мгновенно срываются, и на сме­ну социуму на волю выпускается «бестия» (370; 372). Сорокин прослеживает и документирует подобные изменения в разных областях человеческой жизни и поведения. К таким изменениям относятся: «подавление собственнического инстинкта масс», «по­давление полового рефлекса», «подавление импульса к соревно­вательности, творческой работе, приобретению разнообразного опыта», «извращение религиозных, моральных, эстетических и других приобретенных форм поведения» (370; 41-169). Все это «приводит к дисфункции условных инстинктов, нарушает послу­шание, дисциплину, порядок и прочие цивилизованные формы поведения и обращает людей в беснующиеся орды сумасшедших» (370; 376).

Затем автор задает основной теоретический вопрос «почему?» и выдвигает в качестве ответа на него две главных гипотезы. Пер­вая относится к движущим силам, которые стоят за революцион­ными массами. «Непосредственной предпосылкой всякой рево­люции всегда было увеличение числа подавленых базовых инстинк­тов большинства населения, а также невозможность даже мини­мального их удовлетворения» (370; 367). «Всеобщее подавление базовых инстинктов человека», либо подавление большого их числа неизбежно приводят к революционному взрыву. Для этого «не­обходимо также, чтобы «репрессии» распространялись как мож­но более широко, и если не среди подавляющего числа людей, то по крайней мере среди достаточно весомой группы населения» (370; 369). Среди основных инстинктов Сорокин перечисляет: же­лание есть («пищеварительный рефлекс»); индивидуальную без­опасность («инстинкт самосохранения»); «рефлекс коллективно­го самосохранения; потребность в жилище, одежде и т. п.; сексу­альный инстинкт; инстинкты собственности, самовыражения и личностной идентификации. Подавление потребности в свободе («в смысле свободы слова и действия»), в свободе общения, мо­нотонность жизни и подавление творчества указываются в каче-

Вторая гипотеза относится к реакции властей. «... для револю­ционного взрыва необходимо также, чтобы социальные группы, выступающие на страже существующего порядка, не обладали бы достаточным арсеналом средств для подавления разрушительных поползновений снизу» (370; 370). «Атмосфера предреволюцион­ных эпох всегда поражает наблюдателя бессилием властей и вы­рождением правящих привилегированных классов. Они подчас не способны выполнять элементарные функции власти, не гово­ря уже о силовом сопротивлении революции» (370; 399).

Если оба условия - давление «низов» и слабость «верхов» - совпадают, революция становится неизбежной.

Однако революции не устраняют условия подавления инстинк­тов, напротив, послереволюционный хаос усиливает трудности в удовлетворении основных, базовых потребностей. Люди начина­ют стремиться к порядку и стабильности. В то же время револю­ционный пыл выдыхается, поскольку происходит «ускоренное истощение энергетического запаса человеческого организма». В реальности весьма велики шансы победить у контрреволюции. «Население, представляющее собой инертную массу, - удобный материал для социальной «формовки» новым репрессором» (370; 410). Настает час тиранов и деспотов. Таково ироническое завер­шение всех революций.

2. Психологические теории оставляют область поведенческих рефлексов или базовых (фундаментальных) инстинктов и кон­центрируются на проблеме комплексных мотивационных ориен­тации. Подобные теории близки к здравому смыслу. Не удиви­тельно, что они приобрели большую популярность, и сейчас их можно считать наиболее разработанными из всех подходов. Са­мая влиятельная предложена Джеймсом Дэвисом (93) и Тедом Гурром (166) под названием теории «относительной депривации». Революции вызываются болезненным синдромом сознания, рас­пространяющимся среди населения. «Нищета несет переворот», или, точнее, нищета, которую люди осознают и которую они оп­ределяют как несправедливость, толкает их на бунт.

По утверждению У. Дж. Рунсимэна, «степень относительной депривации есть мера различия между желаемой ситуацией и тем, как человек ее себе представляет» (348; 10). В формулировке Теда Гурра, это «воспринимаемая разница между ценностными ожи­даниями (вещами и условиями жизни, которых, как полагают

люди, они заслуживают по справедливости) и ценностными воз­можностями (вещами и условиями, которые они в действитель­ности могут получить)» (166, 24).

Если люди даже крайне нищи, но воспринимают это как долж­ное, как предписание судьбы, провидения или как соответствие предопределенному социальному статусу, то революционного брожения не возникает. Лишь когда они начинают задаваться вопросом о том, что они должны иметь по справедливости, и ощущать разницу между тем, что есть и что могло бы быть, тогда и появляется чувство относительной депривации. Это ощущение тесно связано с чувством несправедливости, возникающим из сравнения того, что люди имеют в действительности, и чего уже достигли другие, похожие на них. Тема лишенности и несправед­ливости проникает в социальное сознание в период, непосредст­венно предшествующий революции. «Нужно, чтобы люди осоз­нали свою нищету и угнетенное положение, а также поняли, что нищета и угнетение не являются естественным порядком мира. Любопытно, что в этом случае одного лишь опыта, каким бы тяжелым он ни был, недостаточно» (212; 86). «Революции не мо­гут обойтись без слова «справедливость» и тех чувств, которые оно вызывает» (60; 35).

Как возникает этот синдром? Каково его происхождение? Если добавить измерение времени, то можно различить три пути исто­рического развития, которые приводят к появлению обостренно­го чувства относительной депривации, достигающей революци­онного уровня. Суть первого заключается в том, что в результате возникновения новых идеологий, систем ценностей, религиоз­ных или политических доктрин, устанавливающих новые стан­дарты, которых люди заслуживают и вправе ожидать, или благо­даря «демонстрационному эффекту» лишенность становится не­переносимой. Люди «озлобляются, поскольку чувствуют, что у них не хватает средств для того, чтобы изменить свою жизнь, реализовать свои ожидания» (166; 50). Такая ситуация может вы­звать «революцию пробудившихся надежд» (рис. 20.1).

При второй, прямо противоположной, ситуации надежды ос­таются примерно на том же уровне, но неизбежно происходит су­щественное падение жизненных стандартов. Это может случиться в результате экономического или финансового кризиса, неспособ­ности государства обеспечить общественную безопасность, из-за сужения круга участников политической жизни, поворота к авто­кратическому или диктаторскому режиму. Разрыв между тем, что, как считают люди, они заслуживают, и тем, что они имеют в дейст­вительности, может стать невыносимым. «Человек озлобляется

низкая

низкая

Время

Время

Рис. 20.1. Крушение (депривация) надежд.

Революция (от лат. revolutio – поворот, переворот) – глубокое качественное изменение в развитии каких-либо явлений природы,! общества или познания. Наиболее широко понятие «революция» применяется для характеристики социально-политического развития, когда происходит скачок - переворот (взрыв), быстрое, стремительное, фундаментальное изменение, преобразующее сущность системы. Это! отличает революцию от эволюции, то есть постепенного изменения тех или иных сторон общественной жизни.

Революция социальная - коренной, качественный, глубинный переворот в развитии общества, всех его сфер, способ смены одной социально-экономической и социокультурной системы другой, более прогрессивной.

Революции - результат и высшее проявление классовой борьбы. Движущими силами социальной революции выступают классы и социальные слои, заинтересованные в победе более прогрессивного общественного строя. Главный вопрос такой революции - завоевание государственной власти, установление политического господства революционного класса или классов, а затем преобразование общественной жизни. Социальные революции бывают: буржуазные, буржуазно-демократические, национально-освободительные,

социалистические. Они различаются по своим целям. Например, буржуазные революции своей целью ставят уничтожение феодального строя или его остатков.

Отношение к революциям в мировой социально-политической мысли неоднозначно. Представители классического либерализма XVII- XVIII вв. считали, что если власть нарушает условия общественного договора, то революционное сопротивление деспотизму может быть правомерным. Они оправдывали не только революции в Англии и во Франции, но и американскую войну за независимость. Однако в XIX в. под впечатлением крайностей реальных революционных процессов либерализм постепенно эволюционировал в сторону либерального Реформизма.

Негативную оценку революции дал общепризнанный «пророк к °нсерватизма» - Эдмунд Берк (1729-1797). Размышляя о Французской Революции конца XVIII в., он писал, что революция - общественное зло. Общество должно следовать таким принципам, как стабильность, равновесие, постепенное обновление. Причины революции консерватор] видели в появлении и распространении ложных и вредных идей.

В отличие от буржуазных идеологов, отрицавших историчес неизбежность революции, представители марксизма считали, что революции - могучие двигатели общественного прогресса, «локомотивы истории». В частности, Карл Маркс (1818-1883) создан одну из первых теоретических концепций революции. Экономической основой революции он считал конфликт между ростом производительных сил общества и устаревшей системой производственных отношений, который проявляется в обострении социальных противоречий между господствующими и угнетенными классами. Данный конфликт разрешается в «эпоху социальной революции», под которой основоположник марксизма понимал длительный переход от одной общественно-экономической формации к другой. Кульминационным моментом этого перехода является собственно социально-политическая революция. Причины такой революции К. Маркс видел в классовой борьбе, которую он считал движущей силой общественного прогресса. В ходе этой революции более передовой социальный класс свергает класс реакционный и производит назревшие преобразования во всех сферах общественной жизни.

Высшим типом социально-политической революции Маркс считал революцию пролетарскую или социалистическую. В ходе такой революции пролетариат свергает власть буржуазии и устанавливает свою диктатуру для подавления сопротивления свергнутых классов и ликвидации частной собственности, а затем начинает переход к новому коммунистическому обществу. Предполагалось, что социалистическая революция будет всемирной и начнется в наиболее развитых европейских странах, так как для нее необходима высокая степень зрелости материальных предпосылок, нового общественного строя.

На практике марксистские идеи были подхвачены в таких странах, которые с точки зрения Маркса не были пригодны для начала коммунистического эксперимента. Таковой была и Россия, где в 1917 г. произошла первая в мире победоносная Октябрьская социалистическая революция. Она, будучи системной, преобразовала не только политические институты, но и переиначила все без исключения сферы жизни российского общества. Она вышла далеко за российские рамки, стала важнейшим событием XX в., во многом предопределившим его динамику.

Помимо марксизма в XIX в. предпринимались и иные попытки создания революционных теорий. Так, французский историк и социолог Алексис де Токвиль (1805-1859), осознавая неизбежность буржуазных преобразований, считал, что причиной революционных событий являются не сами по себе экономический кризис и политический гнет, а их психологическое восприятие, когда массы в тот или иной момент начинают воспринимать свое положение как невыносимое. Он отвергал неизбежность Великой французской революции.

Одной из самых известных социологических концепций революции в начале XX в. была концепция итальянского социолога Вильфредо Парето (1848-1923). Важнейшую причину революции он видел в вырождении правящей элиты, когда нарастает ее некомпетентность и общество погружается в кризис, обусловленный ее ошибочными управленческими Решениями. На этом фоне из низших слоев формируется контрэлита, °бъединяющая вокруг себя массы недовольных господствующей элитой. Когда контрэлите удается с помощью масс вытиснить и заменить старую ЗДиту, то этох процесс может быть назван «массовой циркуляцией элиты, Ли просто революцией». Таким образом, В. Парето считал, что Эволюции - это смена правящих элит: «одни возвышаются, другие приходят в упадок». Так произошло и в России в рамках Февральск революции 1917 г., когда царская элита, после отречения Николая II з а себя и за сына, ушла, а новая заняла ее место, но эффективность ее деятельности оказалась не выше, так как у нее не было реального опыта управления государством, специальных знаний, а главное - разумно отношения к решению важнейших социально-политических задач того сложнейшего периода. В силу этого очень быстро начала формироваться большевистская контрэлита, которая, опираясь на марксистскую теорию, в октябре 1917 г. пришла к власти.

Создателем современной концепции революции был П. А. Сорокин (1889-1968), который дальше развивал идеи В. Парето. Он отмечал, что для революции необходим не только «кризис низов», но и «кризис верхов». «Кризис низов», с точки зрения П. Сорокина, связан со всеобщим подавлением врожденных «базовых» инстинктов (пищеварительного, свободы, самосохранения и т.д.), что приводит к революционному взрыву. «Кризис верхов» у Сорокина, как и у Парето, связан с вырождением правящей элиты. Отношение к революциям у Сорокина было негативным, так как он считал их худшим способом решения материальных и духовных проблем народных масс.

Среди современных точек зрения на революции интерес представляет теория Дж. Дэвиса и Т. Гарра, которая гласит, что люди лишь тогда проникаются революционными идеями, когда начинают размышлять о том, что должны иметь по справедливости и что имеют, и видят существенную разницу. Именно тогда, с точки зрения вышеназванных ученых, и возникает синдром относительной депривации, то есть разрыв между ценностными ожиданиями и ценностными возможностями.

Заканчивая анализ теоретических концепций революции, надо оТ метить, что ни одна из них не может полностью объяснить такое сложное социально-политическое явление.

Октябрьская социалистическая революция 1917 г. - это сложное, многоуровневое историческое явление, с помощью которого большевики пытались создать новую социальную систему. Она сочетала в себе аграрный, пролетарский, национально-освободительный, антивоенный и общедемократический тип революции и оказала огромное влияние на дальнейшее развитие мира (рис. 2схема революции).

Используя положения вышеперечисленных теорий, можно объяснить и события 1980-1990-х гг., положивших конец системе «развитого социализма» в СССР. Многие специфические черты социально- политического развития России в этот период были повторением специфических черт российских революций начала XX столетия. Это и «кризис верхов», и «кризис низов», и активная деятельность оппозиционно настроенной российской интеллигенции, склонной к утопическим решениям и не имевшей политического опыта, и сепаратистские устремления национальных элит, и психологические особенности россиян, склонных к быстрым революционным способам решения своих проблем после продолжительного терпения и др.

Основными формами разрешения экономических, политических и социальных конфликтов и кризисов служат реформы и революции. Наиболее распространенное определение революции принадлежит американскому политологу С. Хантингтону, который считал ее быстрым, фундаментальным и насильственным изменением доминирующих ценностей и мифов общества, его политических институтов, социальной структуры, лидерства, правительственной деятельности и политики. В противоположность революциям реформы – это частичные изменения в отдельных сферах общества, не затрагивающие его фундаментальных основ.

Политические революции – это явление Нового времени. Впервые феномен революции, осуществлявшейся под знаменем свободы, проявился в XVIII в.; классическим примером стала Великая французская революция. Политический анализ революций первоначально происходил в рамках идеологизированного подхода.

Консервативная политическая идеология и возникла главным образом как реакция на французскую революцию. Описывая ее кровавые события, один из основоположников консерватизма Эдмунд Берк сформулировал присущий данной идеологии взгляд на революционные процессы: революция – общественное зло, она обнажает самые худшие, низменные стороны человеческой натуры. Причины революции консерваторы видели прежде всего в появлении и распространении ложных и вредных идей.

С иных позиций оценивали революцию представители раннего либерализма. Либеральная доктрина оправдывала революцию в том случае, когда власть нарушает условия общественного договора. Классический либерализм считал одним из основополагающих прав человека и право на восстание. Более осторожная оценка этого явления стала формироваться в либерализме постепенно, на основе реальной практики революционной борьбы (см. главу III).

Одну из первых теоретических концепций революции создал К. Маркс, он называл революции «локомотивами истории» и «праздником угнетенных». С точки зрения марксизма, глубинные причины революций связаны с конфликтом внутри способа производства – между производительными силами и производственными отношениями. На определенной ступени своего развития производительные силы не могут больше существовать в рамках прежних производственных отношений, прежде всего отношений собственности. Конфликт между производительными силами и производственными отношениями разрешается в «эпоху социальной революции», под которой основоположник марксизма понимал длительный период перехода от одной общественно-экономической формации к другой. Кульминационный момент этого периода – политическая революция. Причины политических революций К. Маркс видел в конфликте между общественными классами, которые представляют собой главную движущую силу общественного развития вообще. Классовые конфликты особенно обостряются как раз в периоды социально-экономических кризисов, вызванных отставанием производственных отношений от производительных сил. В ходе политической революции более передовой социальный класс свергает класс реакционный и, используя механизм политической власти, осуществляет назревшие перемены во всех сферах общественной жизни.

Марксизм видел в революции высшую форму социального прогресса, политическая революция как бы подводила черту под процессом перехода от одной такой формации к другой. Исключение составлял лишь высший тип социально-политической революции – революция пролетарская, или социалистическая. В ходе социалистической революции самый передовой класс – пролетариат – сначала свергает власть буржуазии, а потом начинает переход к новому коммунистическому обществу. Диктатура пролетариата ломает сопротивление эксплуататорских классов, а ликвидация частной собственности становится предпосылкой устранения классовых различий вообще. Предполагалось, что социалистическая революция неизбежно примет всемирный характер и начнется в наиболее развитых странах, так как для нее необходима высокая степень зрелости капиталистического общества и высокая степень зрелости материальных предпосылок нового общественного строя.

Реально общественное развитие пошло совсем не так, как представлял К. Маркс. Рабочее движение в странах Западной Европы в большинстве случаев предпочло социальной революции социальную реформу. Идеи революционного марксизма нашли поддержку в таких странах и регионах, которые сами основоположники данного направления считали непригодными для начала коммунистического эксперимента. Заслуга приспособления доктрины марксизма к условиям слаборазвитых стран принадлежит В. И. Ленину. Дополнения, сделанные В. Лениным, вышли за рамки собственно марксистской парадигмы. В частности, это относится к ленинской концепции революционной ситуации. В. И. Ленин считал, что любая политическая революция нуждается в определенных условиях для своей победы. Первое условие – наличие общенационального кризиса, при котором не только бы «низы не хотели жить по-старому», но и «верхи не могли» управлять старыми методами. Второе условие В. Ленин характеризовал как «обострение выше обычного нужды и бедствий народных масс». И третье – значительное повышение социальной активности этих масс. Такое сочетание условий для возникновения революционной ситуации казалось обоснованным не только марксистам, но в какой-то мере и исследователям, далеким от коммунистической идеологии.

Марксистская теория революции на протяжении многих десятилетий была весьма привлекательной и в качестве научной методологии, и в виде конкретной программы социально-политического действия. Сегодня марксистская теория революции утратила свою привлекательность из-за фактического провала социальных экспериментов, проводившихся под влиянием идей К. Маркса и В. Ленина во многих странах мира.

Иную, чем у К. Маркса, теоретическую концепцию революции, объяснение причин ее возникновения и механизмов развития предложил Алексис де Токвиль. Он видел причины революций не в экономическом кризисе, вызванном отставанием производственных отношений от ушедших вперед производительных сил. Токвиль полагал, что революционные взрывы могут происходить не обязательно в результате ухудшения ситуации в обществе: люди привыкают к лишениям и терпеливо переносят их, если считают неизбежными. Но как только появляется надежда на улучшение, эти лишения воспринимаются уже как невыносимые. То есть причиной революционных событий становится не сама по себе степень экономической нужды и политического гнета, а их психологическое восприятие. С точки зрения А. Токвиля, так было накануне Великой французской революции, когда массы французов стали воспринимать свое положение как невыносимое, хотя объективно ситуация во Франции в период правления Людовика XVIII была более благоприятной, чем в предшествующие десятилетия.

А. Токвиль признавал, что Франция стояла на пороге серьезных изменений в экономической сфере и политическом режиме, но не считал революцию в тех условиях неизбежной. В действительности революция, так сказать, «проделала» ту же работу, которая проводилась и без нее, но с огромными издержками для всего общества. Кульминацией революции стало установление диктатуры, превзошедшей по своей жестокости все предреволюционные монархические правительства.

Во 2-й половине XIX в. в рамках позитивистской социологии революция рассматривалась как отклонение от нормального хода общественного развития. О. Конт и Г. Спенсер противопоставляли идее революции идею эволюции – постепенных общественных изменений, совершаемых посредством политических, экономических и социальных реформ.

Широкую известность получила социально-психологическая концепция Г. Лебона, в основу которой положены его исследования массового поведения людей в революционные периоды. Для этих периодов характерна «власть толпы», когда поведение людей, охваченных всеобщим возбуждением, значительно отличается от их поведения на индивидуальном уровне или в малых группах. Пример подобного поведения Г. Лебон находил в действиях парижских народных низов во время Великой французской революции. Анализируя социально-психологический механизм этого явления, французский ученый отмечал, что люди, охваченные коллективным возбуждением, которое порождено толпой, теряют критические способности, присущие им в повседневной жизни. Они становятся легко подвержены внушению и поддаются на любые, в том числе и абсурдные, призывы лидеров толпы и демагогов; происходит массовое помутнение сознания. Идеи Лебона носили консервативный характер, их критическое острие было направлено не только против революционной теории и практики, но и против институтов парламентской демократии. Но опыт революций уже XX столетия показал, что наблюдения и выводы французского социолога и психолога были близки к истине.

Большое влияние на политическую науку и социологию XX в. оказала элитаристская концепция В. Парето. Парето считал элитой избранную часть общества, к которой должны приспосабливаться все отдельные его члены. Элита, по его мнению, характеризуется высокой степенью самообладания и расчетливостью, умением видеть слабые и наиболее чувствительные места в окружающих и использовать их в своих интересах. Массы же, напротив, характеризует неспособность справиться со своими эмоциями и предрассудками. Для правящей элиты особенно необходимы два основных качества. Во-первых, умение убеждать, манипулируя человеческими эмоциями; во-вторых, умение применять силу там, где это требуется. Качествами первого типа обладают люди, которых Парето называл «лисами». У них преобладают базовые инстинкты, названные Парето «искусством комбинаций», т. е. способность лавировать, находя всевозможные варианты выхода из складывающихся ситуаций. Качества второго типа присущи «львам», т. е. людям решительным, твердым, даже жестоким, не останавливающимся перед применением насилия. В разные исторические эпохи оказываются востребованными правящие элиты различного типа.

Механизм смены элит выглядит у Парето следующим образом. Между элитой и массой происходит постоянная циркуляция: лучшие представители массы пополняют ряды элиты, а та часть элиты, которая утратила необходимые качества, покидает ее ряды. Если процесс циркуляции не происходит, элита вырождается, понижается результативность ее управленческой деятельности, вследствие чего обостряются экономические, социальные и политические проблемы общества. Оппозиционная контрэлита заявляет свои претензии на место во властных структурах. Используя недовольство народа политикой существующей власти, контрэлита привлекает его на свою сторону. В ситуации общественного кризиса она свергает правящую элиту и приходит к власти. Однако в дальнейшем, по мнению Парето, все неизбежно повторяется. Новая правящая элита постепенно приобретает все более закрытый характер, и тогда вновь возникает революционная ситуация со всеми вышеописанными последствиями.

Известный социолог П. А. Сорокин в вышедшей в 1925 г. в США и ставшей всемирно известной книге «Социология революции» предпринял попытку объективного неидеологизированного научного анализа феномена революции. Выясняя причины революций, П. Сорокин основывался на господствовавшей тогда в социально-политических науках бихевиористской методологии. Он полагал, что человеческое поведение определяется врожденными, «базовыми» инстинктами. Это пищеварительный инстинкт, инстинкт свободы, собственнический инстинкт, инстинкт индивидуального самосохранения, инстинкт коллективного самосохранения. Всеобщее подавление базовых инстинктов, или, как писал П. Сорокин, «репрессирование» большого их числа, неизбежно приводит к революционному взрыву. Необходимым условием взрыва является и то обстоятельство, что эти «репрессии» распространяются на весьма большую или даже подавляющую часть населения. Но кроме «кризиса низов» для революции необходим и «кризис верхов», описывая который, П. Сорокин следовал подходам и выводам В. Парето. Так же, как и итальянский социолог, он видел одну из важнейших причин революционных кризисов в вырождении прежней правящей элиты.

В революционном процессе П. Сорокин выделял две основные стадии: первая – переходная от нормального периода к революционному, и вторая – переходная от революционного периода вновь к нормальному. Революция, порожденная «репрессированием» основных базовых инстинктов, не устраняет этого «репрессирования», а еще более усиливает его. Например, голод получает еще более широкое распространение вследствие дезорганизации всей хозяйственной жизни и торгового обмена. В условиях хаоса и анархии, неизбежно порождаемых революцией, возрастает опасность для человеческой жизни, т. е. «репрессируется» инстинкт самосохранения. Факторы, подталкивавшие людей на борьбу со старым режимом, способствуют нарастанию их конфронтации уже с новой революционной властью, которая своим деспотизмом еще более усиливает эту конфронтацию. Требования безграничной свободы, характерные для начального периода революции, сменяются на ее следующем этапе стремлением к порядку и стабильности.

Вторая стадия революции, по мнению П. Сорокина, представляет собой возвращение к привычным, проверенным временем формам жизни. Не отрицая, что революции приводят к осуществлению уже назревших перемен, П. Сорокин считал их худшим способом улучшения материальных и духовных условий жизни народа. Более того, очень часто революции заканчиваются вовсе не так, как обещают их вожди и надеются увлеченные их целями люди. Поэтому П. Сорокин отдавал предпочтение постепенному эволюционному развитию, полагая, что прогрессивные процессы базируются на солидарности, кооперации и любви, а не на сопутствующих всем великим революциям ненависти и непримиримой борьбе.

Широкую известность перед Второй мировой войной приобрела книга американского социолога К. Бринтона «Анатомия революции». Основываясь на историческом опыте, прежде всего Франции и России, К. Бринтон выделил несколько этапов, через которые проходит всякая великая революция. Предшествует ей накопление социальных и экономических противоречий, способствующих накоплению недовольства и озлобленности у большей части населения. Растут оппозиционные настроения в среде интеллектуалов, появляются и распространяются радикальные и революционные идеи. Попытки правящего класса осуществить реформы оказываются запоздалыми, неэффективными и еще более усиливают общественное брожение. В условиях кризиса власти революционерам удается одержать победу, старый режим рушится.

После победы революции среди ее лидеров и активистов происходит размежевание на умеренное и радикальное крыло. Умеренные стремятся удержать революцию в определенных рамках, в то время как радикально настроенные массы желают удовлетворить все свои чаяния, в том числе невыполнимые. Опираясь на это противодействие, революционные экстремисты приходят к власти, и наступает кульминационный момент развития революционного процесса. Высшая стадия революции – стадия «террора» – характеризуется попытками полностью и окончательно избавиться от всего наследия старого режима. Окончательной стадией революции К. Бринтон считал стадию «термидора». «Термидор» приходит во взбудораженное революцией общество так же, как отлив сменяет прилив. Таким образом, революция во многом возвращается в ту точку, с которой она начиналась.

Социально-политические потрясения середины XX в. усилили внимание к теоретическому изучению революционных процессов в политической науке и социологии 50-70-х гг. Наиболее известные концепции революции этого периода принадлежат Ч. Джонсону, Дж. Дэвису и Т. Гурру, Ч. Тилли.

Концепция революции Ч. Джонсона основывается на социологических идеях структурно-функционального анализа. Необходимым условием осуществления революции Ч. Джонсон считал выход общества из состояния равновесия. Общественная неустойчивость возникает вследствие расстройства связей между основными культурными ценностями общества и его экономической системой. Возникшая неустойчивость воздействует на массовое сознание, которое становится восприимчивым к идеям социальных изменений и политическим лидерам – сторонникам этих идей. Хотя старый режим постепенно утрачивает легитимную поддержку населения, сама революция не станет неизбежной, если правящая элита найдет в себе силы осуществить назревшие перемены и тем самым восстановить равновесие между основными общественными институтами. Иначе изменения проведут политические силы, пришедшие к власти в результате революции. В концепции Ч. Джонсона большое внимание уделяется так называемым акселераторам (ускорителям) революций, к которым он причислял войны, экономические кризисы, стихийные бедствия и другие чрезвычайные и непредвиденные события.

Концепция Дж. Дэвиса и Т. Гурра – по существу, модификация и развитие взглядов А. де Токвиля; она известна под названием теории «относительной депривации».

Под относительной депривацией понимается разрыв между ценностными ожиданиями (материальными и иными условиями жизни, признаваемыми людьми справедливыми для себя) и ценностными возможностями (объемом жизненных благ, которые люди могут реально получить).

Д. Дэвис указывает, что в истории человечества можно найти достаточно много периодов, когда люди жили в бедности или подвергались чрезвычайно сильному гнету, но открыто не протестовали против этого. Постоянная бедность или лишения не делают людей революционерами; лишь когда люди начинают задаваться вопросом о том, что они должны иметь по справедливости, и ощущать разницу между тем, что есть, и тем, что должно бы быть, тогда и возникает синдром относительной депривации.

Д. Дэвис и Т. Гурр выделяют три основных пути исторического развития, которые приводят к возникновению подобного синдрома и революционной ситуации. Первый путь таков: в результате появления и распространения новых идей, религиозных доктрин, систем ценностей возникает ожидание более высоких жизненных стандартов, осознающихся людьми как справедливые, однако отсутствие реальных условий для реализации таких стандартов ведет к массовому недовольству. Такая ситуация может вызвать «революцию пробудившихся надежд». Второй путь во многом прямо противоположен. Ожидания остаются прежними, но происходит существенное уменьшение возможностей удовлетворить основные жизненные потребности в результате экономического или финансового кризиса, либо, если речь идет прежде всего не о материальных факторах, по причине неспособности государства обеспечить приемлемый уровень общественной безопасности, либо из-за прихода к власти авторитарного, диктаторского режима. Такая ситуация названа Д. Дэвисом «революцией отобранных выгод». Третий путь представляет собой сочетание первых двух. Надежды на улучшение и возможности реального удовлетворения потребностей растут одновременно. Это происходит в период прогрессивного экономического роста: жизненные стандарты начинают возрастать, поднимается также и уровень ожиданий. Но если на фоне такого процветания по каким-либо причинам (войны, экономический спад, стихийные бедствия и т. д.) резко падают возможности удовлетворить потребности, ставшие привычными, это приводит к тому, что называют «революцией крушения прогресса». Ожидания по инерции продолжают расти, и разрыв между ними и реальностью становится еще более нестерпимым.

Ч. Тилли сосредоточил внимание на механизмах мобилизации различных групп населения для достижения революционных целей. В работе «От мобилизации к революции» он рассматривает революцию как особую форму коллективного действия, включающую четыре основных элемента: организацию, мобилизацию, общие интересы и возможность. Движения протеста только тогда смогут стать началом революционного коллективного действия, полагает Ч. Тилли, когда будут оформлены в революционные группы с жесткой дисциплиной. Чтобы коллективное действие могло состояться, такой группе необходимо осуществить мобилизацию ресурсов (материальных, политических, моральных и т. д.). Мобилизация происходит на основе общих интересов у тех, кто вовлечен в коллективное действие. Социальные движения как средства мобилизации групповых ресурсов возникают тогда, когда люди лишены институализированных средств для выражения своих интересов, а также тогда, когда государственная власть оказывается не способной выполнить требования населения или когда она усиливает свои требования к нему. Неспособностью оппозиционных групп обеспечить себе активное и действенное представительство в прежней политической системе обусловлен выбор ими насильственных средств достижения своих целей.

Характер конфликта между правящей элитой и оппозицией обусловливает степень передачи власти. Если конфликт приобретает форму простой взаимоисключающей альтернативы, то происходит полная передача власти, без последующих контактов между представителями ушедшего политического режима и постреволюционным правительством. Если коалиции включают различные политические силы, это облегчает сам процесс передачи власти, но в итоге новая революционная власть будет опираться на широкую политическую базу, в том числе и отдельных представителей прежнего режима.

Подавляющее большинство теоретических концепций революции видят в ней вполне возможный путь разрешения накопившихся в общественной жизни конфликтов, но все же не считают такой путь оптимальным.

google_protectAndRun("ads_core.google_render_ad", google_handleError, google_render_ad); function LoadAd1(){ if(document.getElementById("goog2")){ document.getElementById("goog2").innerHTML=document.getElementById("goog2_loader").innerHTML; document.getElementById("goog2_loader").innerHTML=""; } } function LoadAd2(){ if(document.getElementById("goog3")){ document.getElementById("goog3").innerHTML=document.getElementById("goog3_loader").innerHTML; document.getElementById("goog3_loader").innerHTML=""; } } setTimeout("LoadAd1()",800); setTimeout("LoadAd2()",1500);

4. Нетрадиционный тип научности. «Понимающая социология» г. Зиммеля и м. Вебера

5. Основные принципы материалистического учения об обществе к. Маркса и ф. Энгельса

6. Основные этапы и направления развития социологии в сша

7. Развитие социологической мысли в России

Тема 3 Общество как социокультурная система

1 Общество как целостная система. Системный подход к общественной жизни.

2. Анализ общества с позиций детерминизма.

3. Концепция общества в функционализме и индивидуализме

Тема 4 Культура в общественной системе

1 Культура как объект социального познания

2. Типы и взаимодействие, культур. Субкультура, контркультура, этноцентризм и культурный релятивизм.

3. Взаимодействие культуры и экономики. Социальные функции культуры

Тема 5 Социальные изменения. Теория развития общества

1 Типология обществ

2. Понятия «социального изменения», «социального развития», «социального прогресса», «модернизации»

3. Концепция эволюционного и революционного развития общества

4. Теория культурно-исторических типов

5. Глобализация социальных и культурных процессов в современном мире

1 Понятие социальной общности и ее разновидности. Характерные черты массовых общностей

2. Социальные группы - основная форма социальных общностей. Виды социальных групп

3. Этнические общности. Основные черты и этапы формирования русской нации

Тема 7 Личность как субъект и объект общественных отношений

1 Понятие личности. Личность как субъект общественных отношений. Взаимоотношение личности и общества

2. Структура личности

3. Ролевые теории личности. Социальный статус и социальная роль

4. Формирование личности в процессе социализации. Отклоняющееся поведение личности

Тема 8 Социальная структура и социальная стратификация общества

1 Понятие социальной структуры и социальной стратификации общества. Причины социальной стратификации

2. Марксистское учение о классах как основном элементе социальной структуры общества

3. Западные социологические теории социальной стратификации: основания, шкала и профиль социальной стратификации

4. Социальная мобильность. Маргинализация индивидов и групп

5. Социальная стратификация и социальная мобильность в ссср и современном российском обществе

Тема 9 Социальные конфликты: генезис и механизм их разрешения

1 Причины, функции и субъекты социальных конфликтов

2. Динамика социальных конфликтов

3. Массовые действия. Виды и формы протекания социальных конфликтов в современной России

Тема 11.Социальные организации и самоорганизации

1.Основные черты социальной организации.

2 Формальные и неформальные организации. Бюрократия как социальное явление.

3 Марксистское учение о государстве как социальной организации классово-антагонистического общества. Государство и гражданское общество.

2 Основные этапы становления христианской церкви как социальной организации.

Тема 13 Производственные организации: функционирование, управление и нововведения.

1 Структура производственных организаций.

2 Ценности производственных организаций.

3 Роль неформальных групп в деятельности организаций.

4. Понятие управления, формы управленческой деятельности.

5 Стиль руководства производственной организацией.

6 Методы оценки деятельности руководителей

7.Инновационный процесс: этапы, стратегии и проблемы.

Тема 14. Методология и методика эмпирического социологического исследования.

1. Теоретическая подготовка исследовательской программы.

2 Методы сбора социальной информации (выборка, анализ документов, наблюдение, опрос: анкетирование, интервьюирование).

3.Способы анализа и интерпретации данных, получение эмпирически

3. Концепция эволюционного и революционного развития общества

Социологи всех школ и направлений рассматривают общество как изменяющуюся систему. Однако при трактовке общественных изменений у представителей различных школ и направлений проявляются существенные различия. Абсолютизация того или иного типа изменений социальных систем породила два методологически различных течения в социологии: социальный эволюционизм и революционизм.

Социальный эволюционизм представляет собой попытку глобального осмысления исторического процесса, как части общего, бесконечно разнообразного и активного процесса эволюции Космоса, планетарной системы, Земли, культуры. Наиболее ярко социальный эволюционизм представлен в системе английского социолога Г. Спенсера. Он разработал наиболее полную схему эволюционного процесса, которая включает в себя несколько принципиальных моментов. Ядро этой схемы составляет дифференциация, которая неизбежна, поскольку всякие конечные однородные системы неустойчивы в силу разных условий для их отдельных частей и неодинакового воз­действия разнообразных внешних сил на их различные элементы. По мере возрастания сложности и разнородности в системах уско­ряется темп дифференциации, так как каждая дифференцированая часть является не только результатом дифференциации, ной дальнейшим ее источником. Дифференциация, по Спенсеру, предполагает специализацию, разделение функций между частями и отбор наиболее устойчивых структурных соотношений. Эволюционные изменения происходят в направлении повышения гармонизации, структурного и функционального соответствия всех составляющих целого. Следовательно, дифференциация всегда сопровождается интеграцией. Естественным пределом всех эволюционных процессов в этом случае оказывается состояние динамического равновесия, обладающего инерцией самосохранения и способностью адаптации к новым условиям. Эволюция любой системы состоит в повышении и усложнении ее организации. Однако накопление несоответствий и дисгармоний в ходе эволюции может привести к распаду ее собственных произведений.

Социальная эволюция, по мнению Спенсера, составляет часть универсальной эволюции. Она состоит в усложнении форм общественной жизни, их дифференциации и интеграции на новом уровне организации. В социологии Г. Спенсера реализована основная идея социального эволюционизма XIX в. - идея существования исторических стадий человеческого общества, развивающихся от простого к дифференцированному, от традиционного к рациональному, от непросвещенного к просвещенному, от общества с ручной технологией к обществу с машинной технологией, использующего искусственно созданную силу, от нечетко интегрированного общества к строго интегрированному.

Значительный вклад в развитие идей социального эволюционизма внес французский социолог Э. Дюркгейм. Именно Э. Дюркгейм впервые развернуто обосновал положение, что разделение труда яв­ляется причиной и следствием растущего усложнения общества.

Э. Дюркгейм противопоставил два типа общества на одном полюсе социальной эволюции находятся простые общества с развитым разделением труда и сегментарной структурой, состоящие из однородных и подобных между собой сегментов, на другом-высокосложные общества, представляющие собой систему различных органов, из которых каждый имеет свою специальную роль и которые сами со­стоят из дифференцированных частей.

Переход из одного общества к другому происходит длительным эволюционным путем, основные пункты которого выглядят следующим образом: 1) в сегментарном обществе растет население; 2) это увеличивает «моральную плотность», многократно умножает общественные отношения, в которые включен каждый человек, и, следовательно, усиливается конкуренция; 3) отсюда возникает угроза сплоченности общества; 4) разделение труда призвано устранить эту угрозу, так как оно сопровождается дифференциацией (функциональной, групповой, ранговой и т. д.) и требует взаимозависимости специализированных индивидов и групп.

В рамках социального эволюционизма возник ряд теорий, поставивших перед собой цель отразить поступательное развитие общества на основе сравнения его прошлого и нынешнего состояния. Первую попытку создания такой теории предпринял немецкий социолог Ф. Теннис (1855--1936) в своей знаменитой книге «Община и общество». Ф. Теннис использует немецкие термины «гемейншафт» и «гезельшафт», чтобы провести разграничение между традиционным и современным обществом на основе пяти основных типов социальной взаимосвязи. Понятие «Гемейншафт» применяется к крестьянской деревенской общине, а понятие «Гезельшафт» - к индустриальному городскому обществу. Основные различия между ними состоят в следующем: 1) Гемейншафт предполагает, что люди жи­вут в соответствии с общинным принципом и мирскими ценностями, а общество типа «Гезельшафт» основано на стремлении к личной выгоде; 2) Гемейншафт придает основное значение обычаям, в то время как Гезельшафт основано на формальных законах; 3) Гемейн­шафт предполагает ограниченную и неразвитую специализацию, в то время, как в Гезельшафт проявляются специализированные профессиональные роли; 4) Гемейншафт опирается на религиозные, Гезельшафт - на светские ценности; 5) в основе Гемейншафт лежит семья и община, в основе Гезельшафт - крупные корпоративные и ассоциативные формы объединения людей.

В русле социального эволюционизма на основе противопоставления традиционного и современного общества сформировалась теория стадий роста. Теория «стадий роста» У. Ростоу описывает посту­пательное развитие общества как переход от аграрного «традиционного » общества к современному «индустриальному », как прохождение 5 важнейших ступеней - стадий.

Первая стадия - традиционное общество, основу которого составляет примитивное сельскохозяйственное производство. Накопления здесь незначительны и расходуются непроизводительно.

Вторая стадия - «переходное общество» - на этой стадии создаются предпосылки для «сдвига»: рост производительности сельскохозяйственного труда, увеличение капиталовложений в расчете на душу населения, возникновение централизованного государства и т.д.

Третья стадия - период «промышленной революции», характеризующийся мобилизацией внутренних накоплений и инвестирования более 10% национального продукта в производство, быстрым ростом основных отраслей промышленности и радикальным изменением методов производства.

Четвертая стадия- «путь к зрелости» формирование индустриального общества. Этот процесс отличается бурным развитием промышленности, возникновением новых отраслей производства, повышением уровня капиталовложений до 20%, бурным ростом городов.

Для индустриального общества характерны: 1) развитая и сложная система разделения труда в обществе в целом, при сильной его специализации в конкретных сферах производства и управ­ления; 2) массовое производство товаров на широкий рынок; 3) механизация и автоматизация производства и управления. 4) научно-техническая революция. Следствием этил процессов является высокая развитость средств транспорта и коммуникаций, высокая степень мобильности и урбанизации, качественные сдвиги в структурах национального потребления. С точки зрения данной теории, основные характеристики крупной промышленности - индустрии обусловливают форму поведения не только в сфере организации и управления производством, но во всех других сферах общественной жизни

Популярная в 60-х годах XX в. теория индустриального общества в 70-х годах получает свое развитие в теории «постиндустриального общества». Наиболее видные ее представители - американские социологи и пол: пологи Д. Белл, 3. Бжезинский. А. Тоффлер и французские социологи и политологи А. Турен н Ж. Фурастье. Согласно данной теории, общество в своем поступательном развитии проходит три основные стадии: ]) доиндустриальную (аграрную), 2) индустриальную и 3) постиндустриальную. Бжезинский третью стадию называет технотронной, а А. Тоффлер - сверхиндустриальной. На первой стадии преобладает первичная сфера экономической деятельности - сельское хозяйство, на второй - вторичная сфера - промышленность, на третьей стадии - третичная - сфера услуг. Основная задача этой стадии - индивидуализация производства и потребления. В доиндустриальном обществе главная цель - власть. В индустриальном - деньги, в постиндустриальном - знание, обладание которым является главным, престижным фактором. Каждой из этих трех стадий присущи специфические формы социальной организации: в аграрном обществе - это церковь и армия, в индустриальном - корпорация, в постиндустриальном - университеты. В соответствии с этим находится и социальная структура: в аграрном обществе господствующую роль играют священники и феодалы, в индустриальном - бизнесмены, в постиндустриальном - ученые и менеджеры-консультанты.

Теории индустриального и постиндустриального общества находятся в рамках социального эволюционизма, поскольку они пред­полагают прохождение обществом определенных стадий на основе технических и технологических нововведений в сочетании с различ­ными психологическими мотивами деятельности: национализмом, духом предпринимательства, конкуренции, протестантской этикой, личными амбициями предпринимателей и политических деятелей и т. д. Технологические перевороты влекут за собой перевороты в других сферах общественной жизни, однако они не сопровождаются социальными конфликтами, социальными революциями.

Концепция социального эволюционизма занимает доминирующее положение в социологии при истолковании социальных изменений. Однако наряду с ней довольно широкое распространение имела теория революционного преобразования общества, основоположником которой были К. Маркс и Ф. Энгельс. Марксистская концепция общественного развития базируется на формационном подходе в интерпретации истории. Согласно этому подходу человечество в своем развитии проходит пять основных стадий: первобытнообщинную, рабовладельческую, феодальную, капиталистическую и коммунистическую. Переход от одной общественно-политической формации к другой осуществляется на основе социальной революции. Социальная революция - это коренной качественный переворот по всей системе общественной жизни. Экономической основой социальной революции является углубляющийся конфликт между ростом производительных сил общества и устаревшей, консервативной системой производственных отношений, который проявляется в усилении социальных антагонизмов и обострении классовой борьбы между господствующим классом, заинтересованным в сохранении существующего строя, и угнетенными классами. Первым актом социальной революции является завоевание политической власти. На основе инструментов власти победивший класс осуществляет преобразования во всех других сферах общественной жизни и таким образом создаются предпосылки для формирования новой системы социально-экономических и духовных отношений. С точки зрения марксизма, великая и стратегическая роль революций состоит в том, что они устраняют преграды с пути общественного развития, служат мощным стимулом для всего общественного развития. К. Маркс называл революции «локомотивами истории».

Эволюционистские и революционистские теории общества основываются на идее общественного прогресса. Они утверждают.возможность направленного развития общества, характеризующегося переходом от низшего к высшему, от менее совершенного к более совершенному. В одном случае критерием прогресса объявляется усложнение социальной организации общества (Г. Спенсер), в другом - изменения в системе социальных связей и типе регуляции общественных отношений (Э. Теннис), в третьем - изменения в характере производства и потребления (У. Ростоу и Д. Белл), в четвертом - степень овладения общества стихийными силами природы, выражающаяся в росте производительности труда, и степень освобождения людей из-под гнета стихийных сил общественного развития (К. Маркс).

Написанная в качестве приложения к готовившейся Троцким биографии Ленина и включенная в состав незаконченной биографии Сталина, эта работа сопоставляет перспективы русской революции, как они были развиты Плехановым, Лениным и Троцким. Автор излагает позицию меньшевиков («общественные отношения России созрели только для буржуазной революции»); разработанную Лениным до 1917 года теорию «демократической диктатуры пролетариата и крестьянства» (от которой он отказался после написания «Апрельских тезисов» 1917 г.); а также собственную теорию перманентной революции, «первоисточник всех заблуждений “троцкизма”». Автор также рассматривает отношение Сталина к дебатам о перспективах русской революции и показывает, что теория «социализма в одной стране» явилась идеологическим выражением бюрократической реакции против Октябрьской революции.

Текст приводится по манускрипту, хранящемуся в Архиве Троцкого в Гарвардском университете (папка bMS Russ 13, T4684). Подзаголовки добавлены для удобства восприятия.

Революция 1905 г. стала не только «генеральной репетицией» 1917 г., но явилась лабораторией, в которой вырабатывались все основные группировки русской политической мысли и оформились или наметились все течения и оттенки внутри русского марксизма. В центре споров и разногласий стоял, разумеется, вопрос об историческом характере русской революции и дальнейших путях ее развития. Сама по себе эта борьба концепций и прогнозов не относится непосредственно к биографии Сталина, который не принимал в ней самостоятельного участия. Немногие написанные им на эту тему пропагандистские статьи не представляют ни малейшего теоретического интереса. Десятки большевиков, державших перо в руках, популяризовали те же мысли, притом значительно лучше. Критическое изложение революционной концепции большевизма должно естественно войти в биографию Ленина. Однако теории имеют свою судьбу. Если в период первой революции и позже, вплоть до 1923 г., когда революционные доктрины вырабатывались и осуществлялись, Сталин не занимал никакой самостоятельной позиции, то с 1924 г. дело сразу меняется. Открывается эпоха бюрократической реакции и радикального пересмотра прошлого. Фильм революции развертывается в обратном порядке. Старые доктрины подвергаются новой оценке или новому истолкованию. Совершенно неожиданно, на первый взгляд, в центре внимания становится при этом концепция «перманентной революции», как первоисточник всех заблуждений «троцкизма». В течение ряда последующих лет критика этой концепции составляет главное содержание теоретической - sit venia verbo [лат.: извините за выражение] - работы Сталина и его сотрудников. Можно сказать, что весь «сталинизм», взятый в теоретической плоскости, вырос из критики теории перманентной революции, как она была формулирована в 1905 г. Постольку изложение этой теории, в ее отличии от теорий меньшевиков и большевиков, не может не войти в эту книгу, хотя бы в виде приложения.

Комбинированное развитие России

Развитие России характеризуется прежде всего отсталостью. Историческая отсталость не означает, однако, простое повторение развития передовых стран, с запозданием на сто или двести лет, а порождает совершенно новую, «комбинированную» социальную формацию, в которой новейшие завоевания капиталистической техники и структуры внедряются в отношения феодального и дофеодального варварства, преобразуют и подчиняют их себе, создавая своеобразное соотношение классов. То же относится к области идей. Именно вследствие своей исторической запоздалости Россия оказалась единственной европейской страной, где марксизм, как доктрина, и социал-демократия, как партия, получили мощное развитие еще до буржуазной революции. Естественно, если проблема соотношения между борьбой за демократию и борьбой за социализм подверглась наиболее глубокой теоретической разработке именно в России.

Идеалистические демократы, главным образом народники, суеверно отказывались признать надвигающуюся революцию буржуазной. Они именовали ее «демократической», пытаясь нейтральной политической формулой замаскировать - не только от других, но и от себя - ее социальное содержание. Однако основоположник русского марксизма, Плеханов, в борьбе против народничества, показал еще в 80-х годах прошлого столетия, что Россия не имеет никаких оснований рассчитывать на привилегированные пути развития; что, подобно «профанным» нациям, она должна будет пройти через чистилище капитализма, и что именно на этом пути она завоюет политическую свободу, необходимую пролетариату для дальнейшей борьбы за социализм. Плеханов не только отделял буржуазную революцию, как очередную задачу от социалистической революции, которая отодвигалась им в неопределенное будущее, но и рисовал для каждой из них совершенно отличную комбинацию сил. Политическую свободу пролетариат добудет в союзе с либеральной буржуазией; через долгий ряд десятилетий, на высоком уровне капиталистического развития, пролетариат совершит социалистическую революцию в прямой борьбе против буржуазии.

«Русскому интеллигенту, - писал в свою очередь Ленин в конце 1904 г., - всегда кажется, что признать нашу революцию буржуазной значит обесцветить, принизить, опошлить ее… Для пролетария борьба за политическую свободу и демократическую республику в буржуазном обществе есть лишь один из необходимых этапов в борьбе за социальную революцию» (ПСС, изд. 5, том 9, стр. 131).

«Марксисты безусловно убеждены - писал он в 1905 г., - в буржуазном характере русской революции… Это значит, что те демократические преобразования, которые стали для России необходимостью, сами по себе не только не означают подрыва капитализма, подрыва господства буржуазии, а, наоборот, они впервые очистят почву настоящим образом для широкого и быстрого, европейского, а не азиатского, развития капитализма, они впервые сделают возможным господство буржуазии как класса» (ПСС, изд. 5, т. 11, стр. 35).

«Мы не можем выскочить из буржуазно-демократических рамок русской революции, - настаивает он, - но мы можем в громадных размерах расширить эти рамки» (там же, стр. 39), т.е. создать в буржуазном обществе более благоприятные условия для дальнейшей борьбы пролетариата. В этих пределах Ленин следовал Плеханову. Буржуазный характер революции являлся исходной позицией обеих фракций российской социал-демократии.

Вполне естественно в этих условиях, если Коба, в своей пропаганде, не шел дальше тех популярных формул, которые составляли общее достояние как большевиков, так и меньшевиков.

«Учредительное собрание, избранное на началах всеобщего, равного, прямого и тайного голосования - писал он в январе 1905 г. - вот за что мы должны бороться теперь! Только такое собрание даст нам демократическую республику, крайне нужную нам в нашей борьбе за социализм» (Сталин, Сочинения. Политиздат, 1951, т. 1, стр. 79). Буржуазная республика, как арена длительной классовой борьбы во имя социалистической цели, - такова перспектива.

В 1907 г., т.е. после бесчисленных дискуссий в заграничной и петербургской печати и после серьезной проверки теоретических прогнозов на опыте первой революции, Сталин пишет:

«Что наша революция буржуазна, что она должна кончиться разгромом крепостных, а не капиталистических порядков, что она может увенчаться лишь демократической республикой, - в этом, кажется, все согласны в нашей партии» (Сочинения , т. 2, стр. 59).

Сталин говорит не о том, с чего революция начнется, а о том, чем она закончится, и он заранее и вполне категорически ограничивает ее «лишь демократической республикой». Тщетно искали бы мы в его тогдашних писаниях хоть намека на перспективу социалистической революции в связи с демократическим переворотом. Такою останется его позиция еще в начале Февральской революции 1917 г., вплоть до приезда Ленина в Петербург.

Взгляд меньшевиков

Для Плеханова, Аксельрода и вообще вождей меньшевизма социологическая характеристика революции как буржуазной имела прежде всего ту политическую ценность, что запрещала преждевременно дразнить буржуазию красным призраком социализма и «отталкивать» ее в лагерь реакции. «Общественные отношения России созрели только для буржуазной революции, - говорил главный тактик меньшевизма, Аксельрод, на Объединительном съезде. - При всеобщем политическом бесправии у нас не может быть и речи о непосредственной битве пролетариата с другими классами за политическую власть… Он борется за условия буржуазного развития. Объективные исторические условия обрекают наш пролетариат на неизбежное сотрудничество с буржуазией в борьбе против общего врага». Содержание русской революции, тем самым, заранее ограничивалось лишь теми преобразованиями, которые совместимы с интересами и взглядами либеральной буржуазии.

Именно с этого пункта начиналось основное разногласие между двумя фракциями. Большевизм решительно отказывался признать, что русская буржуазия способна довести до конца свою собственную революцию. С неизмеримо большей силой и последовательностью, чем Плеханов, Ленин выдвинул аграрный вопрос как центральную проблему демократического переворота в России. «Гвоздь русской революции - повторял он, - аграрный (земельный) вопрос. О поражении или победе революции надо заключать… на основании учета положения массы в борьбе за землю» (ПСС, т. 14, стр. 178). Заодно с Плехановым Ленин рассматривал крестьянство, как мелкобуржуазный класс; крестьянскую земельную программу, как программу буржуазного прогресса. «Национализация - мера буржуазная, - настаивал он на Объединительном съезде… Она даст толчок развитию капитализма, обострив классовую борьбу, усилив мобилизацию земли, прилив капитала в земледелие, понизив цены на хлеб». Несмотря на заведомо буржуазный характер аграрной революции, русская буржуазия остается, однако, враждебна экспроприации помещичьего землевладения и именно поэтому стремится к компромиссу с монархией, на основе конституции прусского образца. Плехановской идее союза пролетариата с либеральной буржуазией Ленин противопоставляет идею союза пролетариата с крестьянством. Задачей революционного сотрудничества этих двух классов он провозгласил установление «демократической диктатуры», как единственного средства радикально очистить Россию от феодального хлама, создать свободное фермерство и проложить дорогу развитию капитализма не по прусскому, а по американскому образцу.

Победа революции, писал он, может быть завершена «только диктатурой, потому что осуществление преобразований, немедленно и непременно нужных для пролетариата и крестьянства, вызовет отчаянное сопротивление и помещиков, и крупных буржуа, и царизма. Без диктатуры сломить это сопротивление, отразить контрреволюционные попытки невозможно. Но это будет, разумеется, не социалистическая, а демократическая диктатура. Она не сможет затронуть (без целого ряда промежуточных ступеней революционного развития) основ капитализма. Она сможет, в лучшем случае, внести коренное перераспределение земельной собственности в пользу крестьянства, провести последовательный и полный демократизм вплоть до республики, вырвать с корнем все азиатские, кабальные черты не только из деревенского, но и из фабричного быта, положить начало серьезному улучшению положения рабочих и повышению их жизненного уровня, наконец, last but not least [англ.: последнее по счету, но не по важности] - перенести революционный пожар на Европу» (ПСС, т. 11, стр. 44-45).

Уязвимость позиции Ленина

Концепция Ленина представляла огромный шаг вперед, поскольку исходила не из конституционных реформ, а из аграрного переворота как центральной задачи революции, и указывала единственно реальную комбинацию социальных сил для его совершения. Слабым пунктом в концепции Ленина было, однако, внутренне-противоречивое понятие «демократической диктатуры пролетариата и крестьянства». Ленин сам подчеркивал основное ограничение этой «диктатуры», когда открыто называл ее буржуазной . Он хотел этим сказать, что, во имя сохранения союза с крестьянством, пролетариат вынужден будет в ближайшую революцию отказаться от непосредственной постановки социалистических задач. Но это и означало бы, что пролетариат отказывался от своей диктатуры. По существу дело шло, следовательно, о диктатуре крестьянства, хотя и при участии рабочих. В некоторых случаях Ленин так именно и говорил, например на Стокгольмском съезде, где он возражал Плеханову, восстававшему против «утопии» захвата власти: «О какой программе идет речь? Об аграрной. Кто предполагается в этой программе захватывающим власть? Революционное крестьянство. Смешивает ли Ленин пролетариат с этим крестьянством?» (ПСС, т. 13, стр. 23). Нет, говорит он о самом себе: Ленин резко различает социалистическую власть пролетариата от буржуазно-демократической власти крестьянства. «Да как же возможна - восклицает он - победоносная крестьянская революция без захвата власти революционным крестьянством??» (там же, стр. 23-24). В этой полемической формулировке Ленин особо отчетливо обнаруживает уязвимость своей позиции.

Крестьянство разбросано на поверхности огромной страны, узловыми пунктами которой являются города. Само крестьянство неспособно даже формулировать свои интересы, так как в каждой области они представляются по разному. Экономическая связь между провинциями создается рынком и железными дорогами; но и рынок и железные дороги в руках города. Пытаясь вырваться из деревенской ограниченности и обобщить свои интересы, крестьянство неминуемо попадает в политическую зависимость от города. Наконец, крестьянство неоднородно и в социальном отношении: кулацкий слой естественно стремится увлечь его на союз с городской буржуазией; низы деревни тянут, наоборот, в сторону городских рабочих. При этих условиях крестьянство, как крестьянство, совершенно неспособно овладеть властью.

Правда, в старом Китае революции ставили у власти крестьянство, точнее - военных вождей крестьянского восстания. Это приводило каждый раз к переделу земли и учреждению новой, «крестьянской» династии, после чего история начиналась сначала: новое сосредоточение земель, новая аристократия, новое ростовщичество, новое восстание. Пока революция сохраняет свой чисто крестьянский характер, общество не выходит из этих безнадежных круговоротов. Такова основа старой азиатской, в том числе и старой русской истории. В Европе, начиная с исхода средних веков, каждое победоносное крестьянское восстание ставило у власти не крестьянское правительство, а левую бюргерскую партию. Точнее сказать, крестьянское восстание оказывалось победоносным ровно в той мере, в какой ему удавалось упрочить позиции революционной части городского населения. В буржуазной России ХХ века не могло больше быть и речи о захвате власти революционным крестьянством.

Отношение к либерализму

Отношение к либеральной буржуазии являлось, как сказано, оселком при размежевании между революционерами и оппортунистами в среде социал-демократии. Как далеко может зайти русская революция, какой характер примет будущее Временное революционное правительство, какие задачи и в какой очереди перед ним встанут, - все эти вопросы, при всей их важности, могли быть правильно поставлены только в зависимости от основного характера политики пролетариата, а этот характер определялся, прежде всего, отношением к либеральной буржуазии. Плеханов явно и упорно закрывал глаза на основной вывод политической истории XIX века: где пролетариат выступает как самостоятельная сила, там буржуазия передвигается в лагерь контрреволюции. Чем смелее борьба масс, тем быстрее реакционное перерождение либерализма. Никто еще не выдумал средства, чтоб парализовать действие закона классовой борьбы.

«Нам надо дорожить поддержкой непролетарских партий, - повторял Плеханов в годы первой революции, - а не отталкивать их от нас бестактными выходками» (см.: Ленин, ПСС, т. 12, стр. 177). Монотонными нравоучениями такого рода философ марксизма показывал, что живая динамика общества оставалась недоступна ему. «Бестактностями» можно оттолкнуть отдельного чувствительного интеллигента. Классы и партии притягиваются или отталкиваются социальными интересами. «Можно с уверенностью сказать, - возражал Плеханову Ленин, - что либералы-помещики простят вам миллионы “бестактностей”, но не простят призывов к отобранию земли» (там же, стр. 179). И не только помещики: верхи буржуазии, связанные с землевладельцами единством собственнических интересов и, более узко, системой банков; верхи мелкой буржуазии и интеллигенции, материально и морально зависящие от крупных и средних собственников, все они боятся независимого движения масс. Между тем для низвержения царизма нужно было поднять десятки и десятки миллионов угнетенных на героический, самоотверженный, беззаветный, ни перед чем не останавливающийся революционный штурм. Но подняться массы могли только под знаменем своих собственных интересов, следовательно в духе непримиримой вражды против эксплуататорских классов, начиная с помещиков. «Отталкивание» оппозиционной буржуазии от революционных рабочих и крестьян являлось, поэтому, имманентным законом самой революции и не могло быть избегнуто при помощи дипломатии и «такта».

Каждый новый месяц подтверждал ленинскую оценку либерализма. Вопреки лучшим надеждам меньшевиков, кадеты не только не собирались встать во главе «буржуазной» революции, но, наоборот, свою историческую миссию все больше находили в борьбе с нею.

После разгрома декабрьского восстания, либералы, занявшие, благодаря эфемерной Думе, политическую авансцену, изо всех сил стремились оправдаться перед монархией в своем недостаточно контрреволюционном поведении осенью 1905 г., когда опасность угрожала самым священным устоям «культуры». Вождь либералов, Милюков, ведший закулисные переговоры с Зимним дворцом, вполне правильно доказывал в печати, что в конце 1905 г. кадеты не могли даже показаться перед лицом масс. «Те, кто упрекают теперь (кадетскую) партию, - писал он, - что она не протестовала тогда же, путем устройства митингов, против революционных иллюзий троцкизма… просто не понимают или не помнят тогдашнего настроения собиравшейся на митинги демократической публики» («Как прошли выборы во II Государственную думу», 1907, стр. 91-92). Под «иллюзиями троцкизма» либеральный лидер понимал самостоятельную политику пролетариата, которая притягивала к советам сочувствие городских низов, солдат, крестьян, всех угнетенных и тем самым отталкивала «образованное» общество. Эволюция меньшевиков развертывалась по параллельной линии. Им приходилось все чаще оправдываться перед либералами в том, что после октября 1905 г. они оказались в блоке с Троцким. Объяснения Мартова, талантливого публициста меньшевиков, сводились к тому, что приходилось делать уступки «революционным иллюзиям» масс.

Участие Сталина в споре

В Тифлисе политические группировки складывались на той же принципиальной основе, что и в Петербурге. «Сломить реакцию, - писал вождь кавказских меньшевиков Жордания, - отвоевать и провести конституцию - будет зависеть от сознательного объединения и направления к единой цели сил пролетариата и буржуазии… Правда, в движение будет вовлечено крестьянство, которое придаст ему стихийный характер, но решающую роль все-таки будут иметь эти два класса, и крестьянское движение будет лить воду на их мельницу» (Цит. по: Социал-демократ, № 1, Тифлис, 7(20) апр. 1905). Ленин издевался над страхом Жордания перед тем, что непримиримая политика по отношению к буржуазии может обречь рабочих на бессилие. Жордания «обсуждает вопрос о возможной изолированности пролетариата в демократическом перевороте и забывает … о крестьянстве! Из возможных союзников пролетариата он знает и облюбовывает земцев-помещиков и не знает крестьян. И это на Кавказе!» (ПСС, т. 11, стр. 51). Правильное по существу возражение Ленина в одном пункте упрощало вопрос. Жордания не «забывал» о крестьянстве, и, как видно из намека самого Ленина, никак не мог забыть о нем на Кавказе, где оно бурно поднималось тогда под знаменем меньшевиков. Жордания видел, однако, в крестьянстве не столько политического союзника, сколько исторический таран, которым могут и должны воспользоваться буржуазия в союзе с пролетариатом. Он не верил тому, что крестьянство способно стать руководящей или хотя бы самостоятельной силой революции, и в этом он не был неправ; но он не верил также и тому, что пролетариат способен, в качестве вождя, обеспечить победу крестьянского восстания - и в этом была его роковая ошибка. Меньшевистская идея союза пролетариата с буржуазией означала фактически подчинение либералам как рабочих, так и крестьян. Реакционный утопизм этой программы определялся тем, что далеко зашедшее расчленение классов заранее парализовало буржуазию как революционный фактор. В этом основном вопросе правота была целиком на стороне большевизма: погоня за союзом с либеральной буржуазией должна была неминуемо противопоставить социал-демократию революционному движению рабочих и крестьян. В 1905 г. у меньшевиков еще не хватало мужества сделать все необходимые выводы из своей теории «буржуазной» революции. В 1917 г. они довели свои идеи до конца и разбили себе голову.

В вопросе об отношении к либералам Сталин встал в годы революции на сторону Ленина. Нужно сказать, что в тот период даже большинство рядовых меньшевиков, когда дело шло об оппозиционной буржуазии, оказывалось ближе к Ленину, чем к Плеханову. Презрительное отношение к либералам составляло литературную традицию интеллигентского радикализма. Было бы, однако, напрасным трудом искать у Кобы самостоятельного вклада в этот вопрос, анализа кавказских социальных отношений, новых аргументов или хотя бы новой формулировки старых аргументов. Лидер кавказских меньшевиков, Жордания, был несравненно самостоятельнее по отношению к Плеханову, чем Сталин - по отношению к Ленину. «Тщетно стараются господа либералы - писал Коба после 9-го января - спасти обрушивающийся трон царя. Тщетно протягивают царю руку помощи!» (Сочинения , т. 1, стр. 77).

«С другой стороны, волнующиеся народные массы готовятся к революции , а не к примирению с царем… Да, господа, тщетны ваши старания! Русская революция неизбежна. Она так же неизбежна, как неизбежен восход солнца! Можете ли остановить восходящее солнце!» (там же, стр. 78) и т.д.

Выше этого Коба не поднимался. Через два с половиной года он писал, почти дословно повторяя Ленина: «русская либеральная буржуазия антиреволюционна, она не может быть ни двигателем, ни тем более вождем революции, она является заклятым врагом революции, и с нею надо вести упорную борьбу» (т. 2, стр. 62). Однако именно в этом основном вопросе Сталин проделал за следующие десять лет полную метаморфозу, так что Февральскую революцию 1917 г. он встретил уже как сторонник блока с либеральной буржуазией и, в соответствии с этим, как глашатай объединения с меньшевиками в одну партию. Только прибывший из заграницы Ленин круто оборвал самостоятельную политику Сталина, которую он назвал издевательством над марксизмом. Все необходимое об этом будет в свое время сказано в основном тексте книги.

Роль крестьянства

Народники видели в рабочих и крестьянах просто «трудящихся» и «эксплуатируемых», одинаково заинтересованных в социализме. Марксисты считали крестьянина мелким буржуа, который лишь в той мере способен стать социалистом, в какой, материально или духовно, перестает быть крестьянином. Со свойственной им сентиментальностью, народники усматривали в этой социологической характеристике нравственное оскорбление крестьянства. По этой линии шла в течение двух поколений главная борьба между революционными направлениями России. Для понимания дальнейших споров между сталинизмом и троцкизмом нужно еще раз подчеркнуть, что, в согласии со всей марксистской традицией, Ленин ни на минуту не видел в крестьянстве социалистического союзника пролетариата; наоборот, невозможность социалистической революции в России он выводил именно из огромного преобладания крестьянства. Мысль эта проходит через все его статьи, прямо или косвенно затрагивающие аграрный вопрос.

«Мы поддерживаем крестьянское движение - писал Ленин в сентябре 1905 г., - поскольку оно является революционно-демократическим. Мы готовимся (сейчас же, немедленно готовимся) к борьбе с ним, поскольку оно выступит как реакционное, противопролетарское. Вся суть марксизма в этой двоякой задаче…» (ПСС, т. 11, стр. 221). Ленин видел социалистического союзника в западном пролетариате, отчасти в полупролетарских элементах русской деревни, но никак не в крестьянстве, как таковом. «Мы сначала поддерживаем до конца, всеми мерами, до конфискации - повторял он со свойственной ему настойчивостью, - крестьянина вообще против помещика, а потом (и даже не потом, а в то же самое время) мы поддерживаем пролетариат против крестьянина вообще».

«Крестьянство победит в буржуазно-демократической революции, - пишет он в марте 1906 г., - и этим исчерпает свою революционность, как крестьянство, окончательно. Пролетариат победит в буржуазно-демократической революции и этим только и развернет настоящим образом свою истинную, социалистическую революционность» (ПСС, т. 12, стр. 335). «Движение крестьянства, - повторяет он в мае того же года, - есть движение другого класса; это борьба не пролетарская, а борьба мелких хозяев; это борьба не против основ капитализма, а за очищение их от всех остатков крепостничества» (ПСС, т. 13, стр. 96).

Этот взгляд можно проследить у Ленина из статьи в статью, из года в год, из тома в том. Варьируют выражения и примеры, неизменной остается основная мысль. Иначе и быть не могло. Если б Ленин видел в крестьянстве социалистического союзника, у него не было бы ни малейшего основания настаивать на буржуазном характере революции и ограничивать «диктатуру пролетариата и крестьянства» чисто демократическими задачами. В тех случаях, когда Ленин обвинял автора этой книги в «недооценке» крестьянства, он имел в виду отнюдь не мое непризнание социалистических тенденций крестьянство, а, наоборот, недостаточное, на взгляд Ленина, признание буржуазно-демократической самостоятельности крестьянства, его способности создать свою власть и воспрепятствовать этим установлению социалистической диктатуры пролетариата.

Переоценка ценностей в этом вопросе открылась только в годы термидорианской реакции, начало которой совпадало приблизительно с болезнью и смертью Ленина. Отныне союз русских рабочих и крестьян был объявлен сам по себе достаточной гарантией против опасностей реставрации и незыблемым залогом осуществления социализма в границах Советского Союза. Заменив теорию международной революции теорией социализма в отдельной стране Сталин начал именовать марксистскую оценку крестьянства не иначе, как «троцкизмом», притом не только по отношению к настоящему, но и ко всему прошлому.

Можно, разумеется, поставить вопрос, не оказался ли ошибочным классический марксистский взгляд на крестьянство. Эта тема далеко вывела бы нас за пределы настоящей справки. Здесь достаточно будет сказать, что марксизм никогда не придавал оценке крестьянства, как несоциалистического класса, абсолютный и неподвижный характер. Еще Маркс говорил, что у крестьянина есть не только предрассудок, но и рассудок. В изменившихся условиях меняется природа самого крестьянства. Режим диктатуры пролетариата открыл очень широкие возможности воздействия на крестьянство и перевоспитания крестьянства. Предела этих возможностей история еще не измерила до конца.

Тем не менее, ясно уже и теперь, что возрастающая роль государственного принуждения в СССР не опровергла, а подтвердила в основном тот взгляд на крестьянство, который отличал русских марксистов от народников. Как бы, однако, ни обстояло дело в этом отношении теперь, после двадцати лет нового режима, остается несомненным, что до Октябрьской революции, вернее до 1924 года, никто в марксистском лагере, и меньше всего Ленин, не видел в крестьянстве социалистический фактор развития. Без помощи пролетарской революции на Западе, повторял Ленин, реставрация в России неизбежна. Он не ошибался. Сталинская бюрократия и есть не что иное, как первый этап буржуазной реставрации.

Троцкий занимает третью позицию

Выше изложены исходные позиции двух основных фракций русской социал-демократии. Но рядом с ними уже на заре первой революции была формулирована третья позиция, которая почти не встретила признания в те годы, но которую мы обязаны изложить здесь с необходимой полнотой - не только потому, что она нашла свое подтверждение в событиях 1917 г., но особенно потому, что через семь лет после переворота она начала играть совершенно непредвиденную роль в политической эволюции Сталина и всей советской бюрократии.

В начале 1905 г. вышла в Женеве брошюра Троцкого, анализировавшая политическую обстановку, как она сложилась к зиме 1904 г. Автор приходил к выводу, что самостоятельная кампания либеральных петиций и банкетов исчерпала свои возможности; что радикальная интеллигенция, перенесшая свои надежды на либералов, попала в тупик вместе с ними; что крестьянское движения создает благоприятные условия для победы, но не способно обеспечить ее; что решение может принести только вооруженное восстание пролетариата; что ближайшим этапом на этом пути должна явиться всеобщая стачка. Брошюра называлась «До 9-го января», так как была написана до Кровавого Воскресенья в Петербурге. Открывшаяся с этого дня могущественная стачечная волна, с дополнявшими ее первыми вооруженными столкновениями, дала несомненное подтверждение стратегическому прогнозу брошюры.

Предисловие к моей работе было написано Парвусом, русским эмигрантом, успевшим уже стать к тому времени немецким писателем. Парвус был незаурядной творческой личностью, способной заражаться идеями других, как и обогащать других своими идеями. Ему не хватало внутреннего равновесия и трудолюбия, чтоб внести в рабочее движение вклад, достойный его талантов как мыслителя и писателя. На мое личное развитие он оказал несомненное влияние, особенно в отношении социально-революционного понимания нашей эпохи. За несколько лет до нашей первой встречи Парвус страстно отстаивал идею всеобщей стачки в Германии; но страна проходила через длительный промышленный расцвет, социал-демократия приспособлялась к режиму Гогенцоллерна, революционная пропаганда иностранца не встречала ничего, кроме иронического равнодушия. Ознакомившись на второй день после кровавых событий в Петербурге с моей брошюрой в рукописи, Парвус был захвачен мыслью о той исключительной роли, какую призван сыграть пролетариат отсталой России.

Несколько дней, проведенных совместно в Мюнхене, были заполнены беседами, которые нам обоим уяснили многое и лично сблизили нас. Предисловие, которое Парвус тогда же написал к брошюре, прочно вошло в историю русской революции. На нескольких страницах он осветил те социальные особенности запоздалой России, которые были, правда, известны и раньше, но из которых никто до него не сделал всех необходимых выводов.

«Политический радикализм в Западной Европе, - писал Парвус, - как известно, опирался преимущественно на мелкую буржуазию. Это были ремесленники и вообще вся та часть буржуазии, которая была подхвачена индустриальным развитием, но в то же время оттерта классом капиталистов… В России в докапиталистический период города развивались более по китайскому, чем по европейскому образцу. Это были административные центры, носившие чисто чиновничий характер без малейшего политического значения, а в экономическом отношении - торговые базары для окружающей их помещичьей и крестьянской среды. Развитие их было еще очень незначительно, когда оно было приостановлено капиталистическим процессом, который стал создавать большие города на свой образец, т.е. фабричные города и центры мировой торговли… То, что помешало развитию мелкобуржуазной демократии, послужило на пользу классовой сознательности пролетариата в России: слабое развитие ремесленной формы производства. Он сразу оказался сконцентрированным на фабриках…»

«Крестьяне все большими массами будут вовлечены в движение. Но они только в состоянии увеличить политическую анархию в стране и таким образом ослабить правительство; они не могут составить сомкнутой революционной армии. С развитием революции, поэтому, все большая часть политической работы выпадает на долю пролетариата. Заодно с этим расширяется его политическое самосознание, разрастается его политическая энергия…»

«Перед социал-демократией будет стоять дилемма: либо взять на себя ответственность за временное правительство, либо стать в стороне от рабочего движения. Рабочие будут считать это правительство своим, как бы ни держала себя социал-демократия… Революционный переворот в России могут совершить только рабочие. Революционное временное правительство в России будет правительством рабочей демократии . Если социал-демократия будет во главе революционного движения русского пролетариата, то это правительство будет социал-демократическим».

«Социал-демократическое временное правительство не может совершить в России социалистического переворота, но уже самый процесс ликвидации самодержавия и установления демократической республики даст ему благодарную почву политической работы».

В разгар революционных событий, осенью 1905 г. мы снова встретились с Парвусом, на этот раз в Петербурге. Сохраняя организационную независимость от обеих фракций, мы совместно с ним редактировали массовую рабочую газету Русское слово и, в коалиции с меньшевиками, большую политическую газету Начало . Теория перманентной революции связывалась обычно с именами «Парвуса и Троцкого». Это было верно только отчасти. Период революционной кульминации Парвуса приходился на конец прошлого столетия, когда он шел во главе борьбы против так называемого «ревизионизма», т.е. оппортунистического искажения теории Маркса. Неудача попыток толкнуть германскую социал-демократию на путь более решительной политики подорвала его оптимизм. К перспективам социалистической революции на Западе Парвус стал относиться все более сдержанно. Он считал в то же время, что «социал-демократическое временное правительство не может совершить в России социалистического переворота». Его прогноз намечал, поэтому, не превращение демократической революции в социалистическую, а лишь установление в России режима рабочей демократии, по типу Австралии, где на фермерской основе возникло впервые рабочее правительство, не выходившее за пределы буржуазного режима.

Этого вывода я не разделял. Австралийская демократия, органически выросшая на девственной почве нового континента, сразу приняла консервативный характер и подчинила себе молодой но достаточно привилегированный пролетариат. Русская демократия, наоборот, могла возникнуть только в результате грандиозного революционного переворота, динамика которого ни в каком случае не позволила бы рабочему правительству удержаться в рамках буржуазной демократии. Начавшись вскоре после революции 1905 г., наши расхождения привели к полному разрыву в начале войны, когда Парвус, в котором скептик окончательно убил революционера, оказался на стороне германского империализма, а позже стал советником и вдохновителем первого президента германской республики Эберта.

Теория перманентной революции

Начиная с брошюры До 9-го января , я неоднократно возвращался к развитию и обоснованию теории перманентной революции. Ввиду значения, которое она приобрела впоследствии в идейной эволюции героя этой биографии, ее необходимо представить здесь в виде точных цитат из моих работ 1905–6 гг.

«Ядром населения в современном городе, по крайней мере, в городе, имеющем хозяйственно-политическое значение, является резко дифференцировавшийся класс наемного труда. Именно этому классу, еще в сущности неизвестному Великой Французской революции, суждено в нашей сыграть решающую роль… В стране, экономически более отсталой, пролетариат может оказаться у власти раньше, чем в стране капиталистически передовой… Представление о какой-то автоматической зависимости пролетарской диктатуры от технических сил и средств страны представляет собою предрассудок упрощенного до крайности «экономического» материализма. С марксизмом такой взгляд не имеет ничего общего… Несмотря на то, что производительные силы индустрии Соединенных Штатов в десять раз выше чем у нас, политическая роль русского пролетариата, его влияние на политику своей страны, возможность его близкого влияния на мировую политику несравненно выше, чем роль и значение американского пролетариата…» (Итоги и перспективы )

«Русская революция создает, на наш взгляд, такие условия, при которых власть может (при победе революции должна ) перейти в руки пролетариата, прежде чем политики буржуазного либерализма получат возможность в полном виде развернуть свой государственный гений… Русская буржуазия сдает пролетариату все революционные позиции. Ей придется сдать и революционную гегемонию над крестьянством. Пролетариат у власти предстанет пред крестьянством как класс-освободитель… Пролетариат, опираясь на крестьянство, приведет в движение все силы для повышения культурного уровня в деревне и развития в крестьянстве политического сознания…» (там же)

«Но, может быть, само крестьянство оттеснит пролетариат и займет его место? Это невозможно. Весь исторический опыт протестует против этого предположения. Он показывает, что крестьянство совершенно неспособно к самостоятельной политической роли… Из сказанного ясно, как мы смотрим на идею «диктатуры пролетариата и крестьянства». Суть не в том, считаем ли мы ее принципиально допустимой, «хотим» ли мы или «не хотим» такой формы политической кооперации. Но мы считаем ее неосуществимой - по крайней мере, в прямом и непосредственном смысле…» (там же)

Уже сказанное показывает, насколько неправильно утверждение, будто излагаемая здесь концепция «перепрыгивала через буржуазную революцию», как повторялось позже без конца.

«Борьба за демократическое обновление России - писал я тогда же, - целиком выросла из капитализма, ведется силами, сложившимися на основе капитализма и, непосредственно, в первую очередь , направлена против феодально-крепостнических помех, стоящих на пути развития капиталистического общества».

Вопрос состоял, однако, в том, какие силы и какими методами способны сбросить эти помехи.

«Можно ограничивать рамки всех вопросов революции утверждением, что наша революция - буржуазна по своим объективным целям и, значит, по своим неизбежным результатам, и можно при этом закрывать глаза на тот факт, что главным деятелем этой буржуазной революции является пролетариат, который всем ходом революции толкается к власти… Можно успокаивать себя тем, что социальные условия России еще не созрели для социалистического хозяйства, - и можно при этом не задумываться над тем, что, став у власти, пролетариат неизбежно, всей логикой своего положения, будет толкаться к ведению хозяйства за государственный счет… Вступая в правительство, не как бессильные заложники, а как руководящая сила, представители пролетариата тем самым разрушают грань между минимальной и максимальной программой, т.е. ставят коллективизм в порядок дня . На каком пункте пролетариат будет остановлен в этом направлении, это зависит от соотношения сил, но никак не от первоначальных намерений партии пролетариата…» (там же)

«Но уже сейчас можно поставить перед собой вопрос: должна ли неизбежно диктатура пролетариата разбиться о рамки буржуазной революции или же, на данных мировых исторических основаниях, она может открыть пред собой перспективу победы, разбив эти ограниченные рамки?.. Можно одно сказать с уверенностью: без прямой государственной поддержки европейского пролетариата рабочий класс России не сможет удержаться у власти и превратить свое временное господство в длительную социалистическую диктатуру…»

Отсюда отнюдь не вытекает, однако, пессимистический прогноз:

«Политическое раскрепощение, руководимое рабочим классом России, поднимает руководителя на небывалую в истории высоту, передает в его руки колоссальные силы и средства и делает его инициатором мировой ликвидации капитализма, для которой история создала все объективные предпосылки…» (там же)

Относительно того, в какой мере международная социал-демократия окажется способной выполнить свою революционную задачу, я писал в 1906 г.:

«Европейские социалистические партии - и в первую голову наиболее могучая из них, германская - выработали свой консерватизм, который тем сильнее, чем большие массы захватывает социализм и чем выше организованность и дисциплина этих масс. В силу этого социал-демократия, как организация, воплощающая политический опыт пролетариата, может стать в известный момент непосредственным препятствием на пути открытого столкновения рабочих с буржуазной реакцией» (там же).

Я заканчивал, однако, свой анализ выражением уверенности в том, что «восточная революция заражает западный пролетариат революционным идеализмом и рождает в нем желание заговорить с врагом “по-русски”» (там же).

Резюме трех взглядов

Резюмируем. Народничество, вслед за славянофильством, исходило из иллюзии о совершенно самобытных путях развития России, минуя капитализм и буржуазную республику. Марксизм Плеханова сосредоточился на доказательстве принципиального тождества исторических путей России и Запада. Выросшая отсюда программа игнорировала вполне реальные, отнюдь не мистические особенности социальной структуры и революционного развития России. Меньшевистский взгляд на революцию, очищенный от эпизодических наслоений и индивидуальных отклонений, сводился к следующему: победа русской буржуазной революции мыслима лишь под руководством либеральной буржуазии и должна передать власть этой последней. Демократический режим позволит затем русскому пролетариату с несравненно большим успехом, чем раньше, догонять своих старших западных братьев на пути борьбы за социализм.

Перспектива Ленина может быть кратко выражена в следующих словах: запоздалая русская буржуазия неспособна довести свою собственную революцию до конца. Полная победа революции, через посредство «демократической диктатуры пролетариата и крестьянства», очистит страну от средневековья, придаст американские темпы развитию русского капитализма, укрепит пролетариат в городе и деревне и откроет широкие возможности борьбы за социализм. С другой стороны, победа русской революции даст могущественный толчок социалистической революции на Западе, а эта последняя не только оградит Россию от опасностей реставрации, но и позволит русскому пролетариату в сравнительно короткий исторический срок прийти к завоеванию власти.

Перспектива перманентной революции может быть резюмирована следующим образом: полная победа демократической революции в России мыслима не иначе, как в форме диктатуры пролетариата, опирающегося на крестьянство. Диктатура пролетариата, которая неминуемо поставит в порядок дня не только демократические, но и социалистические задачи, даст, в то же время, могущественный толчок международной социалистической революции. Только победа пролетариата на Западе оградит Россию от буржуазной реставрации и обеспечит ей возможность довести социалистическое строительство до конца.

В этой сжатой формулировке одинаково отчетливо выступают и однородность обеих последних концепций в их непримиримом противоречии с либерально-меньшевистской перспективой, и их крайне существенное отличие друг от друга в вопросе о социальном характере и задачах той «диктатуры», которая должна вырасти из революции. Нередкое в писаниях нынешних московских теоретиков возражение, что программа диктатуры пролетариата была «преждевременной» в 1905 г., лишено содержания. В эмпирическом смысле столь же «преждевременной» оказалась и программа демократической диктатуры пролетариата и крестьянства. Неблагоприятное соотношение сил в эпоху первой революции делало невозможной не диктатуру пролетариата, как таковую, а победу революции вообще. Между тем все революционные течения исходили из надежды на полную победу; без такой надежды была бы невозможна беззаветная революционная борьба. Разногласия касались общей перспективы революции и вытекавшей отсюда стратегии. Перспектива меньшевизма была в корне ложна: она указывала пролетариату совсем не ту дорогу. Перспектива большевизма была не полна: она правильно указывала общее направление борьбы, но неправильно характеризовала ее этапы. Недостаточность перспективы большевизма не раскрылась в 1905 г. только потому, что сама революция не получила дальнейшего развития. Зато в начале 1917 г. Ленину пришлось в прямой борьбе со старыми кадрами партии менять перспективу.

Политический прогноз не может претендовать на точность астрономического; достаточно и того, если он правильно намечает общую линию развития и помогает ориентироваться в реальном ходе событий, который неизбежно отклоняет основную линию вправо и влево. В этом смысле невозможно не видеть, что концепция перманентной революции полностью выдержала историческое испытание. В первые годы советского режима этого никто не отрицал; наоборот, факт этот нашел признание в ряде официальных изданий. Но когда на успокоившихся и остывших верхах советского общества открылась бюрократическая реакция против Октября, она с самого начала направилась против той теории, которая полнее всего отразила первую пролетарскую революцию и вместе с тем открыто обнаруживала ее незавершенный, ограниченный, частичный характер. Так, путем отталкивания, возникла теория социализма в отдельной стране, основной догмат сталинизма.